Лизавета, бывшая у своих за старшую, непонятно с чего решила, что может верховодить и у Арины в доме. Голова, что ли, закружилась от нежданной свободы и какой-никакой, но власти? Дошло до того, что попыталась пререкаться с Ульяной – вроде как та здесь никто, холопка бывшая, а она, Лизавета – родня хозяйская.
На их скандал Арина и попала, спустившись на кухню за каким-то делом, когда не докричалась холопку. И без того рассерженная, что девка, нарочно приставленная для посылок, заслушалась баб и не откликнулась на ее зов, молодая хозяйка мигом навела порядок. И холопке, чтобы не бездельничала, досталось, и на Лизавету, попытавшуюся с разбегу возразить и ей, так рявкнула, что не только Анна – наставники, пожалуй, позавидовали бы.
Устроенная выволочка пошла на пользу всем: несостоявшаяся большуха впоследствии только на своих же молодухах срывалась да холопок гоняла, а сама Арина, наконец, спохватилась и вспомнила, что на ней теперь не только раненый Андрей. Хозяйство, тем более не устоявшееся, когда быт на новой усадьбе только-только складывался и даже стройка вокруг продолжалась, без должного пригляда оставлять никак нельзя. Не приведи Господи, если утвердится привычка к бестолковой суматохе, то так потом и дальше пойдет, и переломить ее будет гораздо труднее, чем с самого начала поставить правильно. Строго.
Когда Арина, в конце концов, занялась хозяйственными делами, то обнаружила такое, что растерялась не на шутку. Она, конечно, знала, что из Ратного им начали потихоньку перевозить добро, обещанное Корнеем своему родичу, и пригонять скотину. И мимоходом отмечала, что на заднем дворе уже загоны построены, да в подклетях место приготовлено, но сколько там чего припасено, выяснила только сейчас и обмерла: откуда столько?! Даже с учетом той доли, что Андрею причиталась за участие в походе, слишком много выходило.
Арина позвала деда Семена, вместе с ним начала пересчитывать, а потом призадумалась: может, в Ратном вообще ничего не осталось? И стадо лисовиновское почти все здесь? Точного размера того, чем Лисовины владеют, она, конечно, не знала, но примерно представляла – чай, не слепая, в ратнинскую усадьбу не раз приезжала. И выходило, что если не все оттуда перевезено, то уж большая часть непременно.
– Семен, ты что-нибудь понимаешь?
– Ну, слава богу! – усмехнулся старик. – Опамятовала хозяйка. Давно жду, пока ты, Аринушка, спохватишься.
– А ты чего молчал? – Арина с подозрением поглядела на деда. – Что знаешь-то?
– Да не больше, чем ты мне сама сказала, – покачал тот головой. – Но ведь тут догадаться не велика хитрость. Умен старый боярин, ах, умен, ничего просто так не делает! А я-то голову ломал, зачем он тогда, возле церкви, все так напоказ устроил. Ведь не только людей удивить да своей щедростью на все село похвалиться.
Семен опять покрутил головой, в очередной раз удивляясь хитроумию ратнинского сотника, помолчал, будто раздумывал, продолжать разговор или нет, но потом, видимо, решился:
– Про бунт слышала, небось, что в Ратном еще до нашего приезда случился?
– Бунт? Слыхала, конечно. А при чем тут это? Или… – Арина невольно поежилась от предположения, которое само просилось на ум. – Ты что, думаешь, сотник все еще чего-то опасается? Бунтарей-то вроде как выслали всех…
– Эх ты… Выслали! – скептически хмыкнул дед. – Как ты тут всех вышлешь? У них же в Ратном все друг другу какая-никакая, а родня… Да и не в том дело, – Семен оглянулся, будто боялся, что их кто-то подслушает, примостился на ближайшую жердину из ограды загона, задумчиво поскреб у себя в бороде, настраиваясь на длинный разговор, и принялся объяснять:
– Я же, сама знаешь, Илье Фомичу иной раз помогаю управляться с хозяйством тут, на посаде. В крепости он сам, но здесь тоже надо кому-то досматривать. И стадо, и огороды, и птица. За холопами присмотреть, то да се… Оно понятно, ребятишки хоть и стараются сами хозяйствовать, особенно этот… как его… комедат.
Семен хмыкнул, выговаривая новое, недавно заученное слово, каким все в крепости называли Демку, но в этом хмыканье читалось скорее одобрение, чем насмешка.
– В общем, боярич Демьян, – пояснил он на всякий случай. – Дельный отрок, ничего не скажу, только по молодости не все может осилить, да и жизненного опыта нету пока. Так что присмотр все одно нужен. Тем более, и он все больше по крепости суетится. А у нас тут тоже люди строятся. Вон, наставники семьи перевозят, плотники опять же… Уже сейчас весь немалая выросла, а в любой веси непременно кто-то должен, вон как Аристарх в Ратном, старостой…
– Да это понятно, – с легким нетерпением отмахнулась Арина.
«Надо же! Он что, в здешние старосты уже метит? Ну-ну…»
– А бунт-то тут причем? – напомнила она. – Ты же вроде про Ратное начинал…
– Верно, про Ратное, – согласился Семен, но продолжил все с той же обстоятельностью: – Я же тебе и толкую, что с Ильей мы по-соседски частенько беседуем, а он, сама знаешь, поговорить любит. И в Ратном бываю иной раз по делам – там тоже люди есть. Откровенничают-то со мной не особо – чужаки мы пока, а все ж таки и по недомолвкам многое узнать можно, если с умом-то… – Семен наклонился, сорвал травинку, засунул кончик в рот и, кажется, задумался.
«Ох, и любят мужи на себя таинственность напускать! И дед туда же – нет бы сразу о деле, так ему вначале надо вокруг да около походить! Ну да ладно – послушаю, от меня не убудет…»
Только собралась сказать Семену что-то приятное на этот счет – он как раз разогнулся, как будто очнулся от короткой задумчивости или принял какое-то решение – встретилась взглядом с его глазами и язык прикусила, словно и не хорошо знакомый с детства дед перед ней сидел. Почему-то вдруг вспомнился свекор покойный: тот вот так же иной раз глядел, когда с Фомой торговые дела обсуждал, особенно, если что-то шло не гладко. Жесткий взгляд, расчетливый. Таким бывшего доверенного холопа покойного отца она еще не видела. Даже речь у него вроде бы изменилась.
– Ты сама посуди: сотник сейчас свою власть в Ратном заново ставит. Жестко. И не просто жестко – к этому тут привычные, гораздо хуже, что он по-новому все поворачивает. Вот это многим поперек души. Сама знаешь – ты же умница! – тревожно и неуютно людям, когда издавна заведенный уклад в одночасье меняется. Все новое – непонятное, а потому поначалу против него народ обязательно упирается. И без разницы, хорошее это или плохое – главное, непривычное. Вот вспомни, как твой батюшка года два назад хотел у нас в Дубравном мостки по улице проложить. Ну, как в Турове, чтоб было удобно в грязь ходить. Помнишь?
– Нет, не припоминаю… – расстроенно помотала головой Арина и вздохнула, в очередной раз досадуя на себя тогдашнюю – вот же дурища! Только о себе думала, ничего вокруг не видела и видеть не хотела, кулема! – Да что я тогда замечала…
– Это да… – дед сочувственно покивал, по-своему истолковав причину ее расстройства. – Ты от горя не в себе была, Аринушка, вот и не помнишь… Батюшка твой не для себя тогда расстарался, и то не дали ему! Согласие от общины требовалось, сделать-то он и сам сделал бы, невелики траты. Но ведь потом всем старание прикладывать понадобилось бы: каждому возле своего дома следить за чистотой тех мостков да чинить, если там кто проломит или само сгниет. То есть пошевелиться чуток. Куда там! Чего только не наплели, чтоб возразить: дескать, и мешают они, доски эти, и ходить по ним неудобно, и лошади спотыкаются. Даже отец Геронтий общество не уломал – он-то как раз удобство сразу оценил… Так Игнат и плюнул тогда, не стал настаивать. А почему не дали, знаешь? Непривычно! – Семен сплюнул с досады. – А в Ратном-то не мостки на улице – сам уклад меняется! Вот как… И, думаешь, покорятся?
