«А что тут просто и кто прост? Хоть вот и сами Лисовины – недаром Настена говорила, что с ними предсказать ничего не может!»
Арина уже давно понимала, в какой род ей предстоит войти, но до сих пор удивлялась им. Всем… Может, и правда, с кем-то из богов их предки ряд заключили? Вон Михайла – совсем еще мальчишка, а уже чувствовалось, какая сила в нем просыпалась. Как ветер ураганный, что все на своем пути сметает! И всех, кто рядом окажется, эта сила либо поднимет и понесет, как птиц – только успевай крыльями махать, либо об первое же дерево размочалит! Если слабых тот вихрь затянет – кости переломает или, напротив, возвысит, коли не испугаются полета. Но если кто поперек надумает встать, хоть самый близкий, размолотит в щепы, не раздумывая и не сомневаясь.
Когда пришло понимание, что и ее этот ураган уже подхватил и несет, эта мысль совершенно не испугала. Мало того, сама не смогла бы теперь от этого полета отказаться! Раньше мечтала о семье, о детях, о любви, о том, чтобы Андрей всегда был рядом, а теперь оказалось, что ей мало только этого! К обычным женским мыслям и другие добавились, о делах совсем не бабьих, о том, как сложится жизнь – не только в ее собственной семье, но и та, пока не совсем понятная, что начинала зарождаться в крепости: Академия, наставничество у девчонок и вовсе уж новое и ни на что не похожее – бабий десяток.
Когда жила в Турове, не задумывалась о том, что в городе или, к примеру, в княжьем тереме творилось – так, слухи какие-то доходили, но совершенно не задевали. Не ее это жизнь и с ее жизнью, казалось, никак не связана, а тут до всего, что происходило – не только в крепости, но и в Ратном – ей было дело.
«Что же получается? Ведь не только Андрей – и я сама не смогу уже только при доме и огороде усидеть, без девок, без каждодневной маеты – без службы нашей бабьей, будь она неладна! Сущность женская меня в одну сторону тянет, а служба – в другую… Все-таки не во всем прав Филимон: бабы хоть строем и не воюют, но коли в тот строй встанут, то без него обходиться уже не смогут.
Но если мне, бабе, возвращение к тихим домашним радостям – и только к ним одним, в тягость становится, то как же нестерпима такая жизнь должна быть мужам? Они-то с самого отрочества со своей стезей неразрывно связаны… Вот именно! А то Настена придумала – звери их грызут… Сама-то, коли ее лекарской стези лишить да к печке приставить, и не так взвоет!
Вот и от меня требуется не смирять его, а помочь подняться в новом деле, какое бы он ни выбрал. Наверняка староста мне об этом и говорил. Прежде всего, ему – а рядом с ним и я свою стезю уж как-нибудь не потеряю…»
* * *
Арина об этом не задумывалась, но «лечение» Андрея не давало покоя многим и в крепости, и в Ратном. Правда, всем по-разному. Отец Михаил, до которого слухи тоже докатились, вроде бы одобрил, хотя вряд ли понял, что именно делали бабы: Анна с ним говорила и, само собой, ни про какое ведовство и не заикнулась. Но Ульяне и деду Семену, которые по Арининому поручению заказали молебен и поставили свечки за здравие Андрея к иконе Богоматери, поп все-таки попенял, что не его позвали к раненому, и спрашивал, когда сама Арина приедет. Спасибо, и они, и Анна ему объяснили, что Арине пока и в крепость-то сбегать некогда, а про то, чтобы в Ратное поехать и Андрея оставить на целый день, и речи нет.
Арина потом Ульяне наказала от себя поблагодарить святого отца за заботу и внимание, передать ему, что непременно, как только сможет, так она сама к нему придет на исповедь. Со священником ссориться не хотелось, да и поп попом, а святыми таинствами и божьей помощью пренебрегать не след.
А вот бабы у колодцев про другое языки оббили; там Верка постаралась на славу – заморочила голову всем, до кого дотянулась. И хотя в первый же свой приезд не упустила возможности почесать языком, расписывая все в красочных подробностях и привирая по ходу дела в свое удовольствие, все так подала, что это она, Говоруха, не побоялась, пришла да попросила у Андрюхи прощение. За всех баб просила. Ее-то он точно простил, потому и полегчало ему, а с нее теперь давнее девичье проклятие снято.
Про остальных же непонятно: простил ли Андрей всех баб – неведомо, да и слаб он еще – не расспросишь. И обида у него уж больно тяжкая, и до полного выздоровления еще далеко. Значит, еще просить надо! Вот когда всех простит, тогда и сам поднимется, и бабам всем непременно полегчает – не останется в селе следа давнего морока.
В чем «полегчало» Верке, так и осталось невыясненным, на все вопросы она усмехалась загадочно и многозначительно – узнаете, дескать. Бабы поохали-поахали, подивились на цветущую и довольную собой Говоруху, но вскоре некоторые стали тайком подкатываться к ней с подарками: уговаривали, чтоб она и за них попросила. Мало кто отваживался даже подумать о том, чтобы самим к Андрею подойти.
Странным «лечением» заинтересовалась и Юлька, правда, совсем с другой точки зрения. Юная лекарка так и не смогла понять, как именно женщины совместными усилиями исцелили воина, и по молодости лет восприняла это чуть ли не как вызов ее собственному, а главное – материнскому умению. Она хоть и вздохнула с облегчением, узнав, что Андрей выжил, но сдержать свое недоумение не смогла.
– Мам, значит, ты ошиблась, с Немым-то? – как будто мимоходом однажды поинтересовалась у матери Юлька. – Я уж думала – все. И ты тоже не особо надеялась, а он…
– Не я ошиблась, – возразила Настена. – Это мы с тобой там сделать ничего не могли, а Арина, видишь, спасла. А ты что, не рада, что у нее вышло? – нахмурилась лекарка. – Не вздумай обижаться, что не ты исцелила! Главное – помогло.
– И в мыслях нет! – замахала руками Юлька. – Счастье, что выжил, но… Арина как-то про бабку свою говорила… Может, научила она ее чему-то? – девчонка пожала плечами и вернулась к лежавшим перед ней на столе туесочкам со снадобьями. – То-то я гляжу, она и Красаву сразу окоротила, та от нее шарахается!.. А ты что, так и не вызнала, чем она его? Я не помню, чтобы ты хоть раз руки опустила, а всё обошлось. Это же ты им, – Юлька мотнула головой куда-то в сторону, – не говоришь никогда, что надежды нет, но я-то знаю, какая ты бываешь, когда есть хоть малая возможность спасти, а когда остается только к отцу Михаилу идти, просить причастить перед смертью и панихиду заказывать.
– Ты бабку ее не поминай! Не твое дело! – отрезала мать. – И расспрашивать не вздумай! Та бабка что меня, что Нинею смела и не заметила бы! И Арину она от нас до сих пор прикрывает. Я сама так не умею, не видела, но слышала, что бывает такое.
– Это как?! – Юлька перестала даже вид делать, что другим занята, уставилась на мать. – Она же померла давно…
– Померла, но и в посмертии свою любимицу защитила от всякого, кто попытается что-то вызнать против ее воли или навести морок. А может, и свои тайны так берегла. Сама знаешь, если спрашивать умеючи, и забытое расскажется. Но на этот раз получит волхва подарочек! – Настена разве что руки не потерла в предвкушении. – Сама Арина про это, похоже, и не ведает; такая защита во сне делается. А в ней самой ведовства нет, не научена.
