«Обороняться? От нее? Да кто я против Великой Волхвы?.. Нет, не то думаю… Это что же, она на меня напасть хотела, да мои зарукавья ей помешали? А я-то их совсем для другого надевала…»
– Бабка-то тебе снится, небось? – спросила Нинея и, обратившись в добрую старушку, ласково прищурилась на насторожившуюся молодую женщину. – Снится, я знаю! Ну, так ты ее слушай, когда снится – она плохого не посоветует. Я ее не знала, а все равно она, считай, сестра мне. Мы с ней друг друга и сейчас, через посмертие, чуем. Ты же ее не боялась? Вот и меня не бойся! Я тоже плохого не сделаю.
– Бояться? – Арина удивленно подняла брови. – Я перед тобой ни в чем не виновата…
Не успела остановиться, как с языка само слетело:
– Вот внучка твоя… Что же ты ее сама не окоротишь? Разве не знаешь, что она творит? Так и до беды недалеко…
– Ты о Красаве? Что с нее взять, мала еще, – сокрушенно вздохнула волхва. – Мне-то не повезло так, как твоей бабке, вот правнучку учу, – в ее голосе не слышалось ни раздражения, ни досады, скорее безразличие. – Я знаю, что с ней делать, когда придет время, а пока пусть все попробует. Она теперь страх узнала, это тоже на пользу. С бабкой твоей я про это поговорила бы – глядишь, толк бы какой вышел, ну так и она бы все поняла и меня попрекать не стала бы. А тебе… – волхва пожала плечами, – тебе меня учить нечему.
Арина закусила губу, принимая справедливость упрека. Царапнуло ее сейчас не явное пренебрежение к ней самой – тут Нинея права, не ей, недоучке, Великую Волхву поучать. Но ведь безразличие относилось прежде всего к Красаве.
«Когда время придет, значит, окоротит ее, а сейчас? Так, выходит, она эту малявку на людях, словно лиса лисенка на подранках натаскивает? Нет, даже не это… Не лиса лисенка, а охотник собачонку! А что она самой Красаве уготовила?»
Волхва немного помолчала, словно что-то прикидывая в уме, и вдруг огорошила:
– Ладно, раз уж ты ко мне попала, значит, этого Светлые боги пожелали. С бабкой твоей мне не довелось свидеться, но ради нее я тебе помогу. Может, это и мне зачтется, когда время придет. Такими знамениями не разбрасываются. Бабка твоя не дожила, значит, я тебе имя дам!
Не давая возможности возразить, она развязала мешочек на поясе, достала оттуда деревянную маленькую – в полпальца – грубо вырезанную фигурку птицы с растопыренными крыльями и протянула изумленной Арине:
– Через несколько дней я к тебе Красаву пришлю, она ко мне проводит. А до тех пор при себе эту птичку держи. Она твое имя предкам отнесет – и бабке твоей тоже.
Разговаривая с волхвой, Арина совершенно выпустила из внимания Анну, которая все это время так и сидела за столом, застыв в одной позе; кажется, даже на обращенное к ней приветствие не ответила. И только когда та при последних словах Нинеи пошевелилась и подняла глаза, Арина поняла, что боярыня пребывала в глубокой задумчивости.
«Господи, Царица Небесная, что же волхва ей наговорила такого, что Анна в себя прийти не может? Мне-то тогда чего от нее ждать?»
Ни слова не говоря, с отрешенным выражением лица, Анна рукой указала Арине на свободное место сбоку от Нинеи и кивнула на стол – мол, ты тут своя, садись к столу, угощайся, и, опершись подбородком на руки, приготовилась слушать дальше. Прежде чем сесть, Арина взяла полупустой кувшин, вопросительно взглянула на волхву, та подставила ей свою кружку и отпила глоток. Потом откинулась на подушку за спиной, оглядела сидящих перед ней женщин и заговорила размеренным тоном. Арина чуть не поперхнулась, услышав в ее голосе свои собственные интонации: именно так она разговаривала во время занятий со своими ученицами.
«Давно ли сама наставницей стала? У Великой Волхвы много чему можно научиться, так что радуйся – когда еще такой удобный случай выпадет! Анна-то не глупее тебя, а вон как слушает – значит, есть чего».
– Что, Медвяна, не получается у тебя во всем мужеским советам следовать? – вопросила волхва у боярыни и сама же себе ответила: – Знаю, что не получается. Или не так получается, как хотелось бы, и уж совсем не так, как у них самих. Не кори себя напрасно: ни у одной бабы и не получится, даже если все за мужами повторять и во всем им следовать. И пусть они ничего не таят, когда объясняют, но только ты все одно смысла того, что они делают, не постигнешь. Это для них само собой разумеется, они суть своих действий понимают, а мы можем только внешнее перенять, потому и выходит не так. Вот как если кто-то, шитью не обученный, будет точь-в-точь повторять твои движения, когда ты шьешь или вышиваешь, не понимая ни их смысла, ни предназначения иголки с ниткой, и не то что ничего путного не сошьет – только людей насмешит.
Да ты губы-то не поджимай – никто нас не слышит, – волхва махнула на Анну рукой. – Это я к тому, что для женщин нет ничего в моих словах обидного или унизительного. Такими нас Светлые боги создали. И нас, и весь мир вокруг. Видно, непосильно все одному на себе нести, вот и разделен весь мир на две половинки – мужскую и женскую. Одно другое дополняет, но отдельно, само по себе, не живет. И жизнь дальше не продолжится, если в этом двое не поучаствуют. Но не дано женщинам понять мужской сути, точно так же, как и мужи не способны проникнуть в суть женскую.
А потому и ты, Медвяна, в боярстве своем не мужей копируй, а восполняй то, на что они не способны по природе своей. И все, что тебе советуют, именно так и оценивай – тогда ясно станет, как стежки класть, – улыбнулась волхва. Арине даже показалось, что она едва не подмигнула Анне. А Нинея, отхлебнув из кружки отвара, продолжила:
– Мужи ведь, когда тебе советуют, про это не думают, да и думать так не способны, хотя и впрямь хотят тебе помочь. Так уж они своим естеством ограничены: половины мира не видят, самой важной, той, которая доступна только женщинам, ибо именно мы вынашиваем и продолжаем род людской.
Не будет его – вообще ничего не будет! А без него… Без него и боги не выживут – ни мои, Светлые, ни ваш – христианский… – Нинея взглядом остановила дернувшуюся было Анну и отмахнулась от поперхнувшейся от услышанного Арины. – Да не вскидывайтесь вы, не богохульствую я. Понятно, что люди без веры не живут, но наша вера в Богов и им силы добавляет. Это и попы ваши знают – зачем бы иначе они свою веру разносили как можно шире? То, что они считают ее единственно правильной и стремятся всем на то глаза открыть – это одна причина. Но есть еще и другая: чем больше народу в вашу веру обратится, тем и она сильнее, и сам Бог. А коли род людской прервется, то и вера умрет вместе с ним. Не живут боги без нашей веры в них.
Вот поэтому основой всего есть Род человеческий и самое главное в жизни – продолжить его, произвести потомство, вырастить его сильным, здоровым, умным, чтобы и оно, в свою очередь, могло сделать то же самое, чтобы род людской умножался. Женщины это понимают, это наше призвание.
А мужи сотворены так, что их дело – помогать, защищать и оберегать женщин и потомство. Им все для этого дано: сила, ум, храбрость. Но они же им и мешают, ибо отвлекают от главного. Мать ради своих детей забудет про что угодно – и про гордость, и про честь… Пустое все, если из-за этого умирают дети! Мужам же эти игрушки… Да-да, игрушки! И не надо на меня так смотреть! Так вот, мужам это баловство дороже жизни, они за него на смерть идут, дураки! Умирают сами и тем самым обрекают на смерть своих жен и детей, ибо не остается у них защитников.
