– Ну уж, нельзя и позабавиться старухе на старости лет… Могла бы и уважить: хоть бы вид сделала, что удивилась, – ворчливо посетовала волхва, будто отвечая на ее мысли. Арина подняла глаза и встретилась с лукавым взглядом Нинеи. – Да ты не стой там столбом, накидку-то свою к печке повесь. И сама к столу садись. В лесу, небось, промозгло?
Нинея подождала, пока гостья присядет напротив нее, и только тогда продолжила:
– Имя тебе теперь – Ладислава. И бабка твоя в Светлом Ирии будет тебя так звать. Ты его кому ни попадя не называй. Медвяне скажем, а прочим и не нужно знать. Пусть все тебя крестильным и дальше величают. Разве что Люту непременно скажи. Ему надо знать. Вам с ним непросто придется… Лада тебе помогает, но ты с ним еще намаешься. Да не пугайся! – махнула она рукой на невольно вздрогнувшую при этих словах Арину. – Я твое счастье не оговариваю. Все у вас сложится. А не просто придется, потому как одиночка он. И в один день это не исправить. Знаешь, почему старики молодых оженить стараются сразу же, как они в возраст войдут? Потому что человек, как дерево – пока молодой саженец, куда его наклонишь – туда и расти станет, а как закостенеет – уже все. И если к тому времени, когда нрав сложился – это примерно годам к двадцати шести – двадцати семи – он не привык своим домом жить – беда. А Лют уже давно не отрок – тяжко ему придется себя переделывать, привыкать не самому за себя, а за семью отвечать, свой дом вести, а не бобылем по чужим углам скитаться. Но как это сделать – только тебе решать.
– Справлюсь! – улыбнулась Арина.
– Вот и справляйся! И помни: ты и сама этим спасаешься, и его спасаешь, – Нинея поджала губы. – Вы с ним оба припозднились: детишек-то у тебя еще не было? А хуже нет греха – пустоцветом прожить! – Арина пыталась было возразить, но волхва не дала ей рта открыть. – Грех это! И неважно, что не по своей воле. Все равно нету такому оправдания. В поле пустоцвет выпалывают безжалостно. И правильно! Иной раз и жалко его, мол, взору приятен или пахнет хорошо, но на самом деле опасен он. Потому что, как и остальные, кто плод приносит и род свой далее продолжает, свет себе забирает, а другим застит, и соки из земли тянет.
И у людей так же. Ибо единственное назначение всего живого – сохранение жизни, продление своего рода. Поэтому тут жалеть нельзя – выпалывать только. И не ужасайся! Запомни – нет добра и зла самого по себе. Нет хорошего или плохого самого по себе. Есть полезное и бесполезное… – Волхва прищурилась на Арину, у которой от такого откровения даже дух захватило. Не то чтобы она вовсе не соглашалась с Нинеей, но как-то это не могло уложиться в голове и все тут!
«Что значит – выпалывать? Живых-то людей?»
А волхва продолжала:
– Не нравится? Вижу – не нравится. Не по-людски, скажешь? И правильно – не от людей это идет, а от богов. Только они истинное назначение всего сущего знают. И им ведомо, для чего все сотворено, и какая у этого творения цель. А люди… Люди – только малая часть этого миропорядка и, как и все сущее на земле, должны свою коренную обязанность исполнять, или их выполют, как те сорняки на грядке. Вот и ты, если хочешь жить в ладу с богами и миром, должна эту обязанность знать и понимать, – Нинея резанула Арину взглядом. – А ведь боги тебя подталкивали к предназначенному, сюда выводили… Тебе изначально многое дано, не каждого так судьба одаривает, но дары эти не сами по себе – они знак воли божьей. И бабка твоя это поняла, учить взялась. Готовила, видно… Потому я Ладиславой тебя и нарекла: твой истинный путь нести лад в мир, Ладу славить. Богородицу. Не отречешься от него – все сбудется. И Медвяне на ее стезе этим поможешь. Поможешь, научишь и пожалеешь. Да, пожалеешь!
Отзываясь на недоумение, вспыхнувшее в глазах Арины, волхва сочувственно вздохнула, но приговор Анне мягче от этого не стал:
– У нее не было того, что у тебя с Лютом. Не было никогда – и уже не будет! Не дано! Хорошо хоть, ей этого сейчас и не надо, боярство заменит. Не во всем, конечно, но хоть как-нибудь. У иных и такой замены не находится. А ты, коли добро ей сделать хочешь, выбери как-нибудь время, когда никто тебя не потревожит, да и поплачь по ней…
Только не нарочно себя заставляй, а пусть оно само поплачется. Не как по покойнице, а как по бабе, у которой главного в жизни не случилось. Отобрали! Тебе от Богородицы за это добром воздастся. А вот как поплачешь по Медвяне, тогда и ее лучше понимать станешь. Понимать и жалеть. Ей без тебя свой путь не осилить, потому что только ты можешь вместо нее эту прореху заткнуть.
Арине вдруг так пронзительно стало жалко отсутствующую здесь Анну, которую волхва сейчас лишила даже надежды на счастье.
«Бедная… Да как же так? А Алексей? Неужто и с ним не судьба?..»
Не выдержала, так и спросила. Вернее, начала спрашивать:
– А как же?..
– А никак! – резко оборвала Нинея. – И он не сможет ей это вернуть, и она не сможет дать, что ему потребно. Хорошо, что она про это и думать себе не позволяет! Сейчас – не позволяет, а время придет – и вовсе заставит себя забыть, что вообще так можно. И вас, способных безоглядно любить, дурами и курицами посчитает… Ты не обижайся тогда на нее, ей так легче свое принять. Да впрочем, она этого и не выскажет, разве что ты сама поймешь.
Волхва, в который уже раз, тяжко вздохнула:
– А ты ей нужна! Что бы она потом ни подумала – нужна! Потому что без женского мира ей своей боярской стези не одолеть. А женский мир как раз вы и напитываете – те, у кого любовь и понимание в жизни случаются. Силой Великой Матери – Богородицы напитываете. Хоть вас и не много, но именно вы его хранительницы и спасительницы – без вас ему смерть и погибель. А прочие, кому так не повезло… Ну, они эту силу от вас получают, сколько смогут зачерпнуть и удержать. И то, если есть чем черпать… – задумчиво протянула Нинея. – У некоторых и того не остается, потому что даже просто взять эту благодать можно только той частью женской души, что еще не отмерла…
Арина почувствовала, как у нее против воли наворачиваются на глаза слезы, и, неведомо почему, само вдруг сказалось:
– А Юлька-то…
– Людмила? – удивленно вскинула брови Нинея. – Она тут при чем?
– Так она-то как же? Она как это переживет? Уж лучше и не знать, а то так и будет ей душу всю жизнь рвать…
– Сама убьет! – Нинея плотно сжала губы и потемнела лицом, резко состарившись. – Стезя ее такая, выдерет из сердца и заставит себя забыть, чтобы не рваться! Всю жизнь такое помнить – неподъемно…
«Господи… Горечь-то какая в ее словах… А только ли по Анне и Юльке она сейчас печалится или… по себе?»
– А… А ты? – вопрос, так же как тот, про Юльку, сорвался с губ сам собой. Спросила и испугалась. Нинея еще больше затвердела лицом и вдруг зло усмехнулась:
– А ты думаешь, откуда сила моя? – и в глазах полыхнуло такое… Боль, отвращение, злоба, еще что-то страшное и темное… Но все тут же исчезло, словно пыль тряпкой стерли – и не стало в горнице боярыни Гредиславы. На Арину смотрела старуха. Древняя, как тот сухой ветвистый и корявый вяз в три обхвата, что стоял у них в Дубравном за околицей.
