— Не стоит благодарности, — коротко сказал Кит. — Мне нравится, как ты мыслишь. В этом что-то есть.
— Что?
Кит неопределенно покачал головой.
— Я не могу этого объяснить, Томми. Ты просто запомни. Сейчас все начнет меняться, и мне важно, чтобы ты это помнил. Я не просто так вышел, мне нужно было тебе это сказать — ты единственный в этом городе, кого я хочу видеть в болельщиках на моих матчах. Хочу, чтобы ты понял, в чем тут дело. Ты поймешь. У меня с людьми, которых я держал на прицеле, особенная связь.
— А в кого ты еще стрелял? — растерянно спросил Томми.
— В свою сестру.
— Зачем? А где она? Ты ее… того?
— Ну ты и придурок, — раздраженно сказал Кит, развернулся и пошел по улице, то попадая в желтые пятна тусклых фонарей, то исчезая в полной темноте.
Томми стоял под вязом до тех пор, пока Хогарт не пропал совершенно, а потом присел на заборчик.
Каждый из нас знает, убийца он или нет. Разница лишь в том, что кто-то уже убил, а кто-то просто способен на убийство. Небольшая разница.
Томми посмотрел на свои окна. Они отдалились и поплыли. Снова сдвинулось что-то, словно реальность моментально перестроилась, попав на новые рельсы нового сюжета, а изменения эти произошли только потому, что Томми и Кит этим вечером встретились на берегу реки.
Кит никаких изменений не уловил. Он отсчитал три переулка и завернул в четвертый, и там согнулся пополам, схватившись за ноги. Задышал как можно ровнее, глубоко, контролируя вдох и выдох. Колени предательски дрожали. Боль, долго ожидавшая к себе внимания, разгорелась с новой силой.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Глава 7
Мы должны с тобой серьезно поговорить, Томми. Ты видишь? Мы спокойны. Мы не собираемся тебя ругать. Ты можешь рассказать нам все, что тебя мучает. Все, что с тобой происходит. В последнее время что-то не ладится, правда, милый?
Не беспокойся. Знаешь, когда я была маленькой и сильно-сильно испугалась, когда начались мои девчачьи проблемы… ты понимаешь меня, Томми? Я сейчас с тобой очень откровенна. Как твоя подружка, Карла. Твои родители — прежде всего твои лучшие друзья. Так вот, когда начались мои проблемы, я долго боялась сказать о них маме. Но мама — очень чуткий к переживаниям своих детей человек.
Она сама узнала, она рылась в моем белье и узнала. И знаешь, что было дальше, Томми? Ничего страшного не случилось, а я-то переживала! Наоборот, она помогла мне. Она дала мне таблетку и нужные мне женские штучки.
Теперь скажи нам с папой, Томми, ты принимаешь наркотики?
— Честное слово, если бы они у меня были, я бы принял их прямо там, — поделился Томми с плакатом Мерлин Монро.
Его быстро оставили в покое. Миссис Митфорд держала в руках распечатку с перечислением признаков употребления наркотиков, долго ходила вокруг Томми, рассматривая его зрачки, заставляя его вытягивать перед собой руки и касаться пальцем кончика носа, крепко зажмурив глаза.
Потом Томми пришлось вывернуть карманы.
Ни одного признака найдено не было, и миссис Митфорд поцеловала Томми в висок.
— Мы с папой думали, что ты зачем-то продал свой телефон, а не потерял его… А теперь ты еще и вовремя домой не являешься…
Она стояла в середине комнаты, усталая и встревоженная. По-настоящему встревоженная — Томми умел распознавать такие вещи. Халатик из искусственного шелка топорщился на ее согнутых плечах, начавшие седеть волосы растрепались.
Электрический желтый свет безжалостен к вечерним и вечереющим женщинам — он лег в каждую морщину, проявил пятнышки на щеках и шее, вялую складку подбородка и тонко гофрированную кожу век.
Миссис Митфорд никогда не гналась за красотой, ее козырем была благопристойность и религиозность, но Томми понимал, что все это временно, — мать попросту еще не замечает свою надвигающуюся старость.
Она все еще вволю ест кремовых пирожных и покупает полукилограммовые банки с фисташковым мороженым, выходит из дома без слоя тонального крема, и маски наносит те, на которых написано: «для молодой кожи». А еще она воспитывает маленького мальчика. Маленького неразумного попугайчика.
И пока он ребенок, пока он нуждается в ее любви, защите и тревогах — она по-прежнему молода.
Ей необходим Томми, Томми-Попугайчик, Томми-неудачник, Томми-который-постоянно-болеет, Томми-талантливый-ранимый-мальчик, Томми-под-мышкой, Томми-ее-личный-сын.
Ей не нужен другой Томми, Томми-старше-шестнадцати.
— Прости, что мы с папой устроили тебе эту проверку, — сказала она и тихонько обняла Томми. — Но мы вынуждены будем делать это каждый раз, когда ты явишься домой позже десяти. А если я узнаю, с кем ты гуляешь допоздна, я устрою его родителям большие проблемы, ты меня знаешь. Мы просто очень боимся тебя потерять. Очень любим и боимся потерять…
Она прижала его крепче.
Томми, который совсем недавно раздумывал о том, что порой искренние объятия куда понятнее слов, осторожно отстранился.
Он ничего не почувствовал. Только жалость к матери и себе самому.
Томми поднялся наверх и остановился в коридоре, прислушиваясь.
Из-за другой двери храпел мистер Митфорд. Он ушел спать еще на середине теста на наркотики, прихватив с собой стаканчик с растворенной в воде содой, так как вечерами страдал от изжоги.
— Если бы у меня были наркотики, я бы их принял, — еще раз сказал Томми плакату, сам не понимая, почему так говорит.
Он подошел к окну и прижался лбом к прохладному стеклу. Лужайка, поворот, ровно постриженные кусты… Тьма, разбитая только лунным всплеском одинокого фонаря.
Уже лежа на кровати Томми долго смотрел на теплившийся желтым краешек рамы, а потом заснул и спал почти без снов, лишь изредка улавливая смутную радость — Кит сказал, что скоро многое изменится.
Наконец-то.
Утром он тщательно и долго одевался. Вытащил единственную яркую рубашку — оранжевую, с высоко подвернутыми рукавами. Джинсы нашел самые линялые, серые, очень удачно лопнувшие чуть выше колена. Подумал и завязал на руке браслет из кожаных тонких веревочек — Карла когда-то увлекалась плетением всяких вещиц и дарила всем, кто попадался ей на пути.
Томми браслет надевал всего пару раз, чтобы показать Карле, что он ценит ее подарок, а потом забросил на дно ящика со всяким хламом.
Переложил книги из черной сумки-мешка в маленький рюкзак защитного цвета и накрепко завязал его толстые шнурки.
В зеркало смотреть не стал. Он знал, что в оранжевой рубашке при рыжих волосах выглядит вылитым попугаем, что джинсы слишком длинны и волочатся за кедами, что все эти вещи — гардеробные неудачники, которым нет места в приличном доме.
Но ему почему-то стало легче, словно змее, сменившей сухую, колкую, отжившую свое кожу.
