— Поговори со мной, и у тебя будет полно этих бутылок, — быстро сказал Томми. — Я принес тебе деньги.
— Хочешь купить старину Кленси? Старина Кленси неподкупен… сколько у тебя денег?
Томми ответил.
— М-да, — выговорил Кленси, — видать, тебя и впрямь припекло. О чем речь пойдет?
Томми снова коротко ответил. Он дрожал от пронизывающего холода.
Кевин Кленси остановился и смерил Томми тяжелым, проницательным взглядом. Словно оценивал на футбольном поле, не зная, стоит ли выпускать такого игрока или не позорить команду.
— Иди-ка домой, — хмуро сказал он, но Томми услышал в его тоне злую, недоверчивую нотку, и поспешил развеять подозрения.
— Я не издеваюсь, — быстро сказал он. — Я прошу помощи. Меня никто не подсылал, я пришел сам, я один, я никому не скажу.
— Как тебя зовут? — спросил Кленси после недолгой паузы.
— Томми Митфорд.
— Вот что, Томми. Я пьян как сотня фермеров на празднике сбора урожая. Я не узнал бы сейчас родную маму. Толку от меня тебе никакого.
— От других еще меньше, — упрямо сказал Томми.
Кевин Кленси рассмеялся диким, с привизгиванием, смехом, и поманил Томми за собой.
— Пойдем, малыш. Дотопаем до моей берлоги и там уже разберемся. Если оставить тебя на улице, ты завтра будешь валяться с ангиной и воспалением легких одновременно. Я таких кузнечиков, как ты, насквозь вижу. Вы еле дышите и то только по милости господа бога, не иначе.
Кевин и Томми вовремя свернули на узкую улочку, зажатую между двухэтажными зданиями. Позади по дороге медленно прошуршала полицейская машина.
Кевин жил в одном из этих домов. При постройке все они были одинаковые, но со временем приобрели отличительные черты. Первый обзавелся татуировками из граффити и выглядел как реклама тату-салона, второй осел на один бок, и под его хромающую, припадавшую сторону подлили бетона, и теперь он выглядел кораблем, медленно погружавшимся в серую лужу. Третий и четвертый дома по какой-то нелепой прихоти попытались перекрасить в зеленый цвет, и покраска эта выявила все язвы, все трещины и потертости старых зданий, беспощадно выставила полными инвалидами даже на фоне своих ближайших соседей.
Лестницы в этих домах были узкими, а ступени — разной ширины, и Томми то и дело спотыкался, в Кевин вовсе почти полз.
Квартира его состояла из одной комнаты, она же являлась кухней. Кровать, диван, кресла и стойка с телевизором беспомощно сбились в кучу, потесненные гигантским обеденным столом, плитой и кухонными тумбами. На столе вперемежку обитали: носки, полиэтиленовые пакеты, недоеденные бургеры, пробки, сухие макароны, цветные журналы и обрывки газет, там же лежало сероватое кашне крупной вязки и смятая майка с названием футбольной команды. Судя по ее виду, она давно исполняла роль тряпки.
Ни компьютер, ни ноутбука Томми не заметил.
— Садись, — пригласил Кевин и шикарным жестом сбросил хлам со стола на пол.
Сам он принялся бродить по комнате, ворочая мебель и натыкаясь на углы.
— Она была где-то тут, крошка… Моя старая добрая крошка… Вот же!
И он извлек откуда-то громадную кофеварку.
— Выпускаешься в следующем году?
— Да.
Томми присел на клеенчатый стул и принялся наблюдать за процессом варки кофе.
— И такой уж прямо совсем неудачник?
— Не совсем… В этом году меня даже взяли участвовать в ежегодной пьесе.
— А чем еще занимаешься?
— Ничем. То есть, я писал всякое-разное, и многим в Интернете даже нравилось то, что я пишу, но в Интернете двадцать тысяч человек могут поставить лайк даже под фотографией смешной кошачьей какашки, так что, по-моему, я та самая смешная какашка и есть. Раньше мне казалось, что у меня есть какой-то талант, а теперь я сомневаюсь, но раньше я и писал лучше, ничего не боялся, а сейчас боюсь лишнее ляпнуть, и поэтому совершенно ни к чему не способен. Все это мне боком вышло, надо мной только смеются.
— Как семья?
— Моя мама была активистом по борьбе со школьным автоматом с презервативами.
— Понятно, — сказал Кевин и сел напротив с огромной кружкой, в которой колыхалась черная жижа крепчайшего кофе. — Друзья?
— Есть.
Больше Томми ничего не добавил.
— А он? — спросил Кевин, извлекая из обертки толстую рыжеватую сигару.
— Кто?
— Парень, из-за которого ты сюда прибежал.
Томми опустил глаза, избегая едкого дыма от дешевой сигары. Она воняла жженой резиной.
— У него все в порядке. Встречается с самой красивой девчонкой школы.
Кофе Кевин выпил в три глотка, нагнулся и достал из-под стола початую бутылку виски. Виски он налил в ту же кружку, что и кофе.
— Это мой способ протрезветь, — пояснил он. — Крепкий кофе и немного виски.
Томми невольно отмахнулся от дыма сигары.
— Терпи. Сигареты я не курю, — сообщил Кевин. — Берегу свое здоровье. Итак, ты совсем один, тебе не с кем поговорить и все пошло кувырком, да?
— Примерно так.
— Так что случилось с твоими друзьями?
Томми подумал немного и рассказал: все, начиная с самого начала. С тех дней, когда трое ребятишек встретились для того, чтобы построить у реки шалаш. С того времени, когда Карла не носила лифчика и могла свалить Алекса одной левой. С того времени, как Алекс прыгал по веткам, изображаю злого гурона, а Томми бесконечно даровал ему жизнь, на что Алекс сильно обижался.
Все, вплоть до того момента, когда Алекс пришел с повинной и сказал, что он трус, но ничего с собой поделать не может. До того момента, когда Карла попросила переспать с ней, чтобы не оказаться девственницей в колледже. И до того момента. Когда они втроем собрались для того, чтобы вслепую запечатать конверт с материалами для конкурса.
Томми рассказывал сначала скупо, а потом понял, что его внимательно слушают, и углубился в детали, повел рассказ связно, излагая даже свои чувства и полуоттенки с тонами, которые никогда не анализировал прежде.
Он рассказывал Кевину, но чувство было, что говорит самому себе, и все еще винит себя за все, что произошло с их неразлучной троицей, которая долгое время была для него центром мироздания, потому что вместе они справлялись со всем — поддерживали друг друга и были друг другу за это глубоко благодарны.
— Мне показалось, что Кит может заменить мне их. Он совсем другой, в нем нет ничего общего с Карлой и Алексом, но он меня понимает, а они — уже нет. Но Алекс и Карла доверяли мне, а Кит не доверяет. У него проблемы с родителями, и он не хочет об этом говорить. Он ничего личного не хочет говорить, про Минди тоже промолчал. Наверное, из-за этого я на него и обижен. Если бы дело ограничивалось обидами, я бы не пришел, но все заходит куда-то… не в ту сторону. Я был с ним в кинотеатре и два с половиной часа надеялся, что он дотронется до моей руки.
