— Вы получили его, — ответил я, подняв руку так, словно приносил клятву.
— Очень хорошо. Если вы приняты, вам придется сообщить день и час своего рождения. Ваши родители, зная великие истины эзотерической астрологии, сохранили эту информацию в метрической книге специально для такой цели. Там я и нашел ее. — Дюран протянул мне полоску бумаги, где было написано:
5 июня — 7.45.18… Лев.
— Теперь можете идти. Храните тайну и считайте, что вольны действовать, ничего не объясняя нам.
Глава 6. ЖЕНЩИНА В ЧЁРНОМ
Поведение мосье Дюрана способствовало тому, что мое возбуждение улеглось. Добравшись до своей комнаты, я тут же достал из кармана запечатанное письмо. Конверт, сделанный из холста, нельзя было разорвать. Обратную его сторону скрепляла восковая печать с таинственными знаками — переплетенными треугольниками с египетской буквой Тау в центре, окруженными змеей с халдейской свастикой в том месте, где встречались ее пасть и хвост. Сломав печать, я достал написанную мелким женским почерком записку следующего содержания:
«Сударь! Ваше прошение благосклонно принято. Мой экипаж будет ждать вас сегодня после полудня. Если желаете приехать, не задавайте Вопросов и возьмите с собой эту записку. Мадам Петрова».
Подпись была необычной — с выдавленной на ней пятиконечной звездой, наверное, для того, чтобы ее не могли подделать. Но бумага оказалась такой легкой и тонкой, что я не понял, как сделан оттиск.
«Вот она, долгожданная возможность, — сказал я себе. — Возможно, так и выглядит кризис человеческой жизни: за последние двадцать четыре часа я нашел свою мать, потерял отца и получил ответ от таинственного Братства, которому, видимо, суждено руководить моей жизнью».
Я снова развернул письмо отца, и тогда впервые мое внимание привлек треугольник, стоящий за его подписью. Он отличался по цвету от остального текста, но не был нарисован от руки. Я подошел к окну и потер его пальцем, вглядываясь пристальней. Треугольник или был нанесен на бумагу в виде угольного контура, или выдавлен на ней, стереть его не удавалось. Пока я стоял, разглядывая его и раздумывая над тем, не может ли этот знак быть осажденным, к моему крайнему изумлению он начал таять и, наконец, совсем исчез. «Боже мой! Уж не магия ли это? — подумал я, уставившись в пустое теперь место. — Может быть, меня окружают невидимые силы? Но добры они или злы?» Тут мне припомнилось прочитанное в одной книге по оккультизму, будто человек всегда окружен силами и факторами, точно соответствующими его мыслям. «Мои мысли чисты, мотивы мои не эгоистичны», — громко сказал я. И мне показалось, что прозвучал внутренний голос: «Тогда тебе нечего бояться, нечего бояться, нечего бояться».
Я бережно положил письма в карман, спустился вниз и вышел на лужайку, чтобы успокоиться, привести в порядок мысли. Однако, все мое существо было переполнено нетерпеливым ожиданием вечера. Камилла тоже сошла вниз, со смехом заметила, что я слишком много думаю, и стала уговаривать поехать кататься. Полагая, что небольшая прогулка пойдет мне на пользу, поможет подготовиться к близящимся испытаниям, которые уже рисовало мое воображение, я согласился. И вскоре мы летели по прелестным бульварам, наслаждаясь свежим утренним воздухом великого города искусств.
Часом позже, накатавшись и решив дать нашим лошадям слегка остыть, мы остановились у Лувра и вошли в знаменитую картинную галерею. Внимание тут же привлекла огромная толпа, стоявшая перед картиной, по всей видимости, только недавно выставленной для обозрения.
Когда мы подошли ближе, от толпы отделился высокий человек восточного типа с оранжевым тюрбаном на голове, и я расслышал, как он, проходя мимо нас, говорил сам с собою: «Опасно… Священные истины не должны открываться таким образом. Что за поспешность!»
Я оборотился к картине. Она была исключительно больших размеров, но первое, что привлекло мое внимание, это множество мистических символов. Полотно называлось «Заря»; подпись автора состояла из переплетений пяти- и шестиконечных звезд. На картине два великолепных занавеса в красных тонах, скрепленные вверху золотой пятиконечной звездой, ниспадали справа и слева. Тот, что справа, открывал молодой человек, прекрасный, как Аполлон. Придерживая занавес левой рукой, в правой он держал золотой жезл в виде крылатого кадуцея, на челе юноши сиял золотой знак Меркурия.
Фигура слева изображала Венеру во всей красе. Золотой знак на лбу богини будто искрился, а крылатый шар небесно-голубого цвета, покоившийся в ее руке, казался живым. На переднем плане в клубах темного удушливого дыма были изображены сонмы каких-то отвратительных тварей, а под ними — три группы, очевидно, символизировавшие войну, болезни и голод. Задний же план за занавесом был наполнен золотым светом. И там богатые поля и прекрасные города, населенные счастливым народом, ликующим, как в праздник, раскинулись далеко, до голубых, увенчанных снегами гор на горизонте. В этом золотом свете, занимая центр композиции, стояли пять фигур, которых я распознал как пятерых великих религиозных наставников мира, — Зороастр, Конфуций, Будда, Христос и Мухаммед.
В центре на огромном лотосе сидел в медитации Будда. Справа от него — лучащийся красотой любви Христос немного наклонился вперед, чтобы возложить на голову мудреца венок из лотосов. Слева от Будды — Мухаммед с сияющим лицом, попирая обутой в сандалию ногой сломанный меч, возлагал венец на голову Христа. Зороастр и Конфуций, один справа, другой слева, смотрели на них с улыбкой и, держа свитки пергамента, знаменующие закон, указывали на счастливые поля позади.
Над этими пятью великими Учителями находилась центральная фигура — чудесней всех остальных, на которую были устремлены восхищенные взоры держащих занавес Венеры и Меркурия. Тогда я не понял ее значения, но она обладала силой, которая пробудила в душе, даже при всем моем невежестве, необычайные чувства. Изображенная художником овальная сфера туманной дымки казалась живой, восхитительно переливалась неземным цветом. Внутри этой сферы, подобная тем, что окружали ее, находилась пятиконечная лучащаяся золотым светом «звезда». Затаив дыхание, смотрели мы, охваченные таинственным очарованием картины, ощущая чудесные силы, пробужденные в наших душах.
Из этого состояния нас вывели голоса людей, которые, приближаясь, вели весьма бурную беседу. Обернувшись, мы увидели восточного человека с директором и четырьмя важного вида господами. «Да, картину необходимо закрыть немедленно, а вечером снять, — говорил директору тот, кто, видимо, был среди них старшим. — Позаботьтесь об этом, месье, сделайте все без промедления». Директор тотчас же ушел, остальные продолжали беседовать в пониженном тоне. Через несколько минут директор вернулся в сопровождении нескольких помощников, несших огромный занавес, которым они немедленно закрыли чудесную картину. А зрители стояли рядом, пока все не было сделано.
Когда они уходили, я слышал, как старший сказал спутнику в чалме: «Это очень неблагоразумно со стороны Церола — вывесить ее здесь. Ведь всякий, обладающий даже отрывочными познаниями, изучая ее всего лишь час, узнает достаточно, чтобы стать опасным. Впредь подобные произведения следует представлять нам на проверку».
