Поэтому рабочим удалось добиться осуществления многих своих требований.
Благодаря компромиссам министр-президента в 1902 году впервые был получен бюджет, утвержденный парламентом, а не параграфом 14.
Однако в это время истек срок перемирия Кёрбера с чешскими депутатами, они вновь прибегли к обструкции, и для создания бюджета на 1903 год Эрнсту Кёрберу вновь пришлось прибегнуть к 14-му параграфу.
Это развязало ему руки, он созвал чешско-немецкую конференцию и в ходе ее работы попытался достичь компромисса. К январю 1903 года оба правительства, Венгрии и Цислейтании, наконец договорились.
Но провести через парламент результаты конференции не удалось – теперь уже из-за обстановки в Венгрии, которая тоже имела свои сложности с вопросом о языке и отнюдь не была карманной державой Кальмана Селля.
1.7. Австро-венгерские переговоры
Венгры требовали восстановить в венгерской части армии мадьярский язык.
Дело осложнилось тем, что премьер-министр Селль перестал ориентироваться в обстановке и 16 июня 1903 года от бессилия подал в отставку. Новым венгерским премьером стал Куэн-Гедервари
[64]. По сложившейся в обоих правительствах традиции он обещал оппозиции большие уступки, но лишь на словах.
Утратив доверие, Гедервари сделал попытку подкупить оппозицию, но, не добившись результата, ушел в отставку. Император отказался идти на уступки венграм в отношении армии и мадьярского языка, и в стране едва не вспыхнула революция.
Началось брожение в армии, что грозило военным переворотом.
Император уговорил Гедервари вернуться, но тот продержался в премьерах лишь месяц и страны не успокоил. Тогда император согласился на введение мадьярского языка в военных судах и школах, на венгерское национальное знамя и на перемещение офицеров-мадьяр в Венгрию.
Только военные команды не были переведены на мадьярский язык.
Новым премьер-министром Венгрии стал Стефан Тисса
[65], враждебно встреченный националистами. Тисса применил к оппозиции насильственные меры, и ответ последовал сразу: против Тиссы сплотился весь сейм. 13 декабря 1903 года введенная в парламент стража была выброшена депутатами, трибуну президента и кресла министров разнесли в щепки. Тисса предложил короне распустить сейм, хотя это и было незаконно.
В январе 1904 года состоялись выборы нового сейма. Они усилили оппозицию, и Тисса подал в отставку, но в стране не нашлось человека, способного в тот момент сменить его на посту премьер-министра, и он был вынужден остаться и вести дела.
Только в конце июня 1905 года Тиссе удалось передать пост барону Фейервари
[66].
* * *
В австрийском правительстве по-прежнему согласия не наблюдалось. Теперь уже итальянцы Тироля требовали удовлетворения своих прав. Они хотели, чтобы в Триесте был создан особый университет с преподаванием на итальянском. Именно тогда итальянская проблема Тироля впервые вышла на парламентский уровень.
Проблема итальянского университета в Триесте усугублялась тем, что живущим в этом же городе словенцам тоже нужны были параллельные классы в триестской гимназии и академия в Люблянах. Это грозило распадом тирольского образования на множество параллельных учебных заведений на разных языках и с разными критериями обучения и аттестации.
Народ требовал всеобщего избирательного права (оно будет введено только в 1907 году). Правительство и парламент, на две трети состоявший из представителей крупного землевладения и буржуазии, были против прямого избирательного права. Для давления использовались разные средства – провокации, запугивания, ограничение свободы слова, собраний, подкуп печати. Заявление прогрессивных депутатов рейхсрата были поддержаны манифестациями во всех крупных городах. Так начинался XX век.
Часть 2. Тироль на фоне кризиса
Австро-Венгерская монархия загнала себя в тупик межнациональных отношений, и это неизбежная судьба всех чрезмерных государственных образований. Политический кризис в Цислейтании можно было предсказать задолго до его начала, но к тому моменту империя уже настолько закостенела в своем бюрократизме, что утратила способность не только к изменениям, но даже к самокритике. Иначе чем можно объяснить все те нарастающие, как снежный ком, пропагандистские глупости, которые сопровождали тирольский конфликт ноября 1904 года.
Еще в 1899 году Грабмайр писал по поводу своей меранской речи и ее последствий:
«Решающее сражение произошло в моем доме – Тироле. Наиболее агрессивное сообщение появилось в радикальной “Tiroler Tagblatt”. Оно называлось “Грабмайр против Грабмайра” и преследовало цель доказать, что я сам предал мои недавние взгляды и политическую позицию. Тогда я написал следующий ответ: “В качестве обороны от нападок! Письмо доктора Грабмайра в “Tiroler Tagblatt”, Мерано, 12 февраля. Вы выдвигаете против меня серьезное обвинение в политическом ренегатстве. Однако в годы юношеского становления, о которых вы пишете, многое основано на иллюзиях, которые не дают истинного знания вещей, как будто ты наблюдешь мир из окна мчащегося поезда. Я нисколько не изменил своим старым политическим принципам, это вы отошли от своих прогрессивных устремлений и все больше смещаетесь в сторону крайнего радикализма. И после этого вы еще обвиняете меня в том, что я не поддерживаю ваши безумные идеи. Разумный и жесткий контроль над ситуацией был возложен на меня немецкими землевладельцами. И я именно так понимаю свою задачу, работая в парламенте. Могу сказать без ложной скромности, что эту задачу я успешно выполняю. Наш союз в парламенте сформировался путем консультаций и свободного волеизъявления христианских социалистов, совета попечителей и других представителей. За пределами этой организации в парламенте оказалась небольшая немецкая радикальная фракция (партия Шёнерера), которая ведет борьбу кулаками и <…> потоками оскорблений и ругательств. <…> И я отлично понимаю, что с каждым своим выступлением вызываю все меньше симпатий у господ Шёнерера и Вольфа с их нетерпимостью и хамскими оскорблениями. Я еще помню прогрессивную Народную партию в Инсбруке. Я ее хорошо знал, с ней связывал свои надежды, но она скоро исчезнет, а группа Шёнерера – Вольфа останется. Именно с этим связан мой отход от прежних политических позиций, о котором вы пишете. <…> Кстати, у меня нет ни малейших оснований делить немецкое население на “ирредентистских волков и законопослушных овец”. И я никогда не отделял себя от немецкого народа…»
[67].
