Еще утром 4 ноября сотрудники газеты были потрясены, обнаружив на столе это роковое послание. О смерти Августа знал уже весь город, и все побывали в ратуше, где несколько часов лежало его тело, но открытку товарищи убитого художника увидели только пару часов спустя.
Ренк заплакал и с криком «Проклятье! Проклятье!» выбежал из комнаты.
Ни у кого не поднялась рука убрать ее со стола.
В полдень посетивший Хабермана Эрлер смертельно побледнел, увидев открытку на столе.
– У него всегда это получалось! – произнес вице-мэр дрогнувшим голосом. – Он как будто предсказывал будущее.
Ни этого холмика, ни покосившегося креста на самом деле на могиле художника не будет – будет траурная ваза из белого мрамора в аркаде Западного кладбища. Но разве это важно! Пеццеи, уходя из редакции навсегда, оставил им символ собственной смерти.
Именно так всем виделась смерть – сентиментально, бесприютно, одиноко.
Вот как порой в жизни бывает: эту иллюстрацию Пеццеи делал для книги, а оказалось – для себя.
* * *
Справа от рисунка Пеццеи с могильным холмом Хаберман поместил стихотворение, которое стало мгновенным проявлением души:
«Schlaf wohl, mein Freund, in Deines Grabes Wänden!» («Спокойно спи, мой друг, в стенах своей могилы»).
[359]
Спокойно спи, мой друг, в стенах могилы!
Смысл жизни ты обрел теперь.
Ты рисовал все то, что было милым,
Пока не затворилась эта дверь.
Погас твой факел, свечи догорели!
И время уж безжалостной рукой,
Как снегом, заметает эти ели,
Тебе даруя славу и покой.
И в размышленьях, друг, часы примолкли,
Питают они жертвенно твой дух.
Тяжелую тоску наводят волки,
И ночь черна. Ты дожил лишь до двух.
Ты честно жил, но уж слабеют силы.
Удара в сердце ты не перенес.
Спокойно спи, мой друг, в стенах могилы.
Мы не скрываем слез…
На другой странице царили иные настроения.
Грозный поэт Артур фон Валльпах разразился патетическим стихотворным посланием «Wir sind Deutschlands Grenzsoldaten» («Мы солдаты Германских границ»)
[360]:
Уже века в оковах дремлет
Немецкий гордый край!
Спасать от зла родную землю,
Германия, вставай!
Отчизну кольцами и дымом
Обвил стоглавый страж.
Ужель ему родного сына,
Германия, отдашь?
Альпийский край торгуют воры,
И долго длится ночь.
Но с первым же лучом авроры
Мы их прогоним прочь.
Проснись, отечество едино!
Альпийский край, проснись!
И от врагов непобедимых
Навек освободись.
6.9. Видения Хабермана
Конечно, Карл Хаберман не мог пройти мимо этого пророчества, и на одиннадцатой странице появилось за подписью «Thor» большое эссе под названием «Notturno am Innsbrucker Friedhofe» («Ночь на инсбрукском кладбище»).
Эссе было напечатано на одиннадцатой странице «Scherer», а прямо напротив него, на десятой странице, был помещен портрет Адольфа Пихлера, нарисованный Августом Пеццеи после смерти инсбрукского мыслителя – в ноябре 1900 года, ровно четыре года назад.
Поэтому не столь уж удивительно, что в этом патетическом, романтическом и невероятно экзальтированном эссе об инсбрукском кладбище старик Пихлер на четвертую годовщину своей смерти поднимался из могилы, увидев на смертном ложе окруженного цветами и венками молодого художника.
Он обращался к нему со словами:
«Август Пеццеи! Помнишь ли ты еще, как четыре года назад ты рисовал меня? Тогда ты еще не знал, что за мной, зрелым мужчиной, стоящим у врат вечности, вскоре последуешь ты сам! Они убили тебя итальянским штыком. Без оглядки на твою молодость, на твои способности, которые всегда были самым лучшим ответом на их грубую военную силу. <…> Мог ли ты, совсем еще молодой человек, ожидать, что все повторится заново и немецким студентам вновь придется стоять возле перевала Бреннер с черно-золотыми знаменами? Неужели немцам в Австрии суждено умирать молодыми? Мне было уже за восемьдесят, когда я незадолго до смерти сказал одному молодому немецкому писателю: “Мне осталось немного, я никогда не знал покоя, но вижу в этом глубокий смысл. Меня радует, что так много пришлось пережить. Столетие начинается с великих перемен. И новое поколение теперь уже знает, чего способен добиться народ, борющийся за свою свободу”».
Далее автор эссе, размышляя о смерти художника, пускался в метафизические рассуждения:
«Твой свет проникает сквозь стены кладбища в нашу жизнь. Как будто в серебристом сиянии далеких звезд мы слышим голос погибшего человека: “Ты говоришь, я умер за отечество – и это так прекрасно умереть за отечество; но отчего меня призвали так рано? Я мог бы еще так много сделать для отечества. Вокруг такое изобилие красок! Открытка с изображением могильного холма и словами: “Радуйтесь жизни!” не должна быть последней. Вы так мало знали меня. Мне хотелось еще учиться и творить. Хотелось путешествовать по сказочным странам моего воображения!..»
[361]
На мысль о работе, к которой стремился Пеццеи, Хабермана навело изобилие рисунков, грудой наваленных на столе в кабинете художника.
Он и этот свой рисунок с кладбищем взял случайно: просто это было первое, что попалось ему под руку.
«Знак судьбы. Может быть, это было одним из тех предупреждений, которые судьба посылает нам, слепым и глухим».
Сочиняя статью об Августе Пеццеи, Карл Хаберман думал о себе – о собственной смерти. Он пытался представить себе, как он сам скоро окажется по ту сторону стены. Хватит ли у него сил проникнуть сквозь эту стену, чтобы сказать свое последнее слово?
Он думал о собственной смерти, а видел перед собой Августа Пеццеи, и вновь эмоциональные строки сами собой вырывались из-под пера. Издатель только сейчас осознал, что понял сущность творчества. Он сам не был творцом, поэтому никогда особенно не задумывался о том, что чувствует художник. Ему хотелось сказать Пеццеи о своем внезапном прозрении, но некому было сказать…
«Я видел твои картины. Возможность и результат удивительно слиты воедино. Я узнавал твою душу. Художник должен иметь возможность рисовать. Но этого мало. Истинный художник не над искусством и не рядом с ним, а внутри него. <…> И сейчас ты уже в стране своего воображения, где реальное и желаемое едины, где действительность и красота идут рука об руку, а твои краски становятся еще ярче, ведь цвет твоей крови делает их пламенем – тем жертвенным пламенем, которое ведет к свободе».
