Раньше она была другой. Она никогда бы не надела это старое платье, не стала бы произносить молитву, но сейчас у нее ничего больше не было.
Потом Эрнеста взялась за публикацию сочинений своего мужа – чтобы пережить. У нее было трое несовершеннолетних детей, старшему едва исполнилось шестнадцать: он был ровесником этой войны и XX века. Луиджи Баттисти, или Джиджино, как его все называли, несмотря на свои шестнадцать лет, сразу же после смерти отца ушел добровольцем на фронт и воевал в составе «alpini». И кто мог в этом неистовом юношеском порыве помешать сыну национального героя.
Когда Муссолини вдруг пришла в голову мысль перенести свою резиденцию в многострадальный замок Буонконсильо, Эрнеста отправилась в Тренто в траурном одеянии и демонстративно накрыла надгробие мужа черной вуалью. Символическое значение этого поступка понятно: незачем было несчастному Чезаре видеть, что вытворяет на этой земле его ученик.
Впрочем, и мотивы Муссолини кажутся достаточно прозрачными: героический отсвет Буонконсильо, последнего пристанища Баттисти, – во-первых, и стремление бросить вызов австрийцам, некогда превратившим итальянскую святыню в казарму и застенок, – во-вторых. Для него этот замок стал символом реванша.
Эрнеста Биттанти была старше мужа на пять лет, ее любовь пережила его на целых сорок: столько она прожила и столько же боролась за сохранение его наследия и доброго имени. Мысль о том, что он ушел раньше и еще молодым, не давала ей покоя. Сверяя свои мысли с его мыслями, она понимала, что приятие им деяний его протеже Муссолини было бы просто невозможно, и она начала непримиримую борьбу с бывшим товарищем и союзником, выступая в защиту угнетенных национальностей и спасая антифашистов.
Но Эрнеста никогда не могла простить Де Гаспери и того, что он разошелся с ее мужем во взглядах, и того, что он жив, а ее муж никогда уже не вернется. В сущности, для Эрнесты та «великая война» была единственной, просто она так и не кончилась. Трагическая гибель Баттисти разделила их навсегда, и до последнего своего часа его вдова будет клеймить Де Гаспери в своих статьях и выступлениях.
Эрнеста умерла в 1957 году в возрасте восьмидесяти шести лет. Она сделала все, что могла.
8.6. «Перевернутые песочные часы»
Даже героическая смерть, единственное мерило верности человека принципам и идеалам, может породить множество вопросов и проблем общественно-политического и культурного характера. И решать их придется уже не Баттисти, а другим людям. Баттисти сделал все, что был в силах сделать, он добился своего, хотя бы и ценой собственной жизни, но он же послужил детонатором для бомбы, которая взорвется после его смерти. Для ставшего частью Италии региона Южного Тироля все началось сначала, только теперь народом второго сорта были немецкие австрийцы, принужденные говорить по-итальянски.
В своей брошюре «Трентино глазами социалиста» Муссолини писал, что в Трентино итальянцев более семидесяти процентов, в то время как в Альто-Адидже немцев и итальянцев поровну и в ходу оба языка. В то время, в 1908–1909 годах, он еще придерживался мнения, что нет нужды воевать за эту территорию, поскольку у Италии просто не хватит сил на борьбу с Австрией.
Муссолини тогда выступал как антипатриот и антимилитарист. Он довольно легко менял ориентиры в зависимости от ситуации.
Кампания по притеснению немецко-говорящих жителей и вытеснению их со своих родных земель, с последующим заселением итальянцами, заставляет вспомнить и другую брошюру – ту самую агитку, тайком отпечатанную в Инсбруке осенней ночью 1904 года:
«Немецкие домовладельцы! К вам в первую очередь обращен этот призыв. Скрепите волю и, если понадобится, будьте готовы к самопожертвованию, чтобы ваш дом не продали ни одному велшу, ваши квартиры не заняли романские семьи и романские арендаторы, чтобы не пришлось терпеть в ваших домах романских профессоров и студентов».
И вот это случилось: «невозможное стало фактом». И теперь уже немецкие жители Южного Тироля поднимались на борьбу против новых хозяев и разрушали памятники тем, кого итальянцы считали своими национальными героями, а австрийцы – своими злейшими врагами. Историки афористично назвали эту ситуацию «перевернутыми песочными часами».
* * *
Внутренняя трагедия Южного Тироля породила множество феноменов, в том числе и такой, как «катакомбные школы» – незаконные подпольные образовательные учреждения для обучения на немецком языке.
Раньше за образование на родном языке боролись итальянцы. Теперь, в 1923 году, был утвержден «закон Этторе Толомеи
[423]» об одноязычном образовании и вытеснении из бывшего Южного Тироля (даже слово «Тироль» было запрещено произносить) всего немецкого. И теперь в зависимом положении оказались тирольские немцы. Они, в 1919 году наблюдавшие из окон домов победное вступление итальянских войск в их города, переживали национальную трагедию, еще не зная, что она только начинается и продлится целый век.
В 1923 году Этторе Толомеи озвучил в Италии свой проект закона для области Альто-Адидже. Толомеи называли «человеком, который изобретает все новые способы, чтобы мучить итальянские меньшинства» и «могильщиком Тироля». Этот закон получил наименование «Riforma Gentile» («Реформы Джентиле») и распространялся на бывшие австрийские земли.
Немецкий язык и немецкая литература были отменены, а всех учащихся обязали посещать и сдавать итальянский. Немецкоязычные учителя, не пожелавшие или не сумевшие пройти ассимиляцию, лишались работы и вытеснялись из Тироля. В такой же ситуации оказались почти тридцать тысяч учеников-немцев, лишенных права на собственную культуру. Для них небольшая группа учителей-энтузиастов организовала подпольные курсы на немецком языке.
Жертвами этой новой системы образования оказались и новые учителя, присланные из Италии. Итальянское правительство видело в таких переселенцах энтузиастов и колонизаторов, которые должны нести глухой австрийской провинции модернизированный образ новой Италии. Но местные жители видели в них не пионеров нового образования, а иностранных захватчиков.
Патриарх австрийской журналистики XX века Клаус Гаттерер отмечал, что «итальянские учителя часто были на самом деле намного лучше, чем то мнение, которое о них сложилось. Они страдали от атмосферы враждебности, которой их окружали, и социальные контакты в их жизни отсутствовали. Фермеры в деревнях относились к ним подозрительно, особенно к учителям в городской одежде, которую считали аморальной»
[424]. Итальянские законы обязывали учителей одеваться и причесываться по моде 1920-х – 1930-х годов. Не привыкшие к такому крестьяне тирольской провинции были возмущены обликом учительниц в мини-юбке, с мужской стрижкой и накрашенными ногтями. Некоторые из новых учителей действительно любили кутить по ночам. Возможно, так они снимали дневное напряжение, неизбежно появлявшееся в этом недружелюбном месте. Наутро они могли проспать занятия, из-за чего учеников отправляли по домам.
