Я растерянно кивнула. Дело в том, что в нашей
квартире в Москве начался ремонт. Мы специально ждали лета, чтобы начать
обустройство. Вообще, в нашей семье много народа. Во-первых, моя лучшая подруга
Катя, ее сыновья Кирюша и Сережа, жена последнего Юля, Лизавета и я, Евлампия
Романова. Каким образом мы все оказались вместе, рассказывать тут не стану, но
поверьте, дружба соединила нас крепче, чем иных людей родство
[2].
Квартира наша, объединенная из двух, тихо ветшала, но мы старательно не
замечали пятен на обоях и постоянно отлетающего кафеля. Но когда Кирюше на кровать
рухнул увесистый кусок штукатурки, а на следующий день сломалась оконная рама в
кухне, стало понятно, что откладывать ремонт более нельзя.
Мы с Катюшей рассчитали все замечательно.
Сережка и Юля в июне уедут к приятелям в Крым, в июле им предстоят командировки,
скорей всего, что и август пройдет в разъездах. Катюша, она у нас кандидат
медицинских наук, хирург, отправилась на три летних месяца в клинику города Юм,
штат Пенсильвания, это в Америке. Катерину часто зовут «на гастроли», а она не
отказывается, желая побольше заработать. Я с Кирюшей, Лизаветой и животными
выехала на дачу. На семейном совете мы решили, как «белые люди», нанять
прораба, который стал руководить процессом ремонта, избавив хозяев от
мучительных переговоров с рабочими. Все шло точно по плану… И вот теперь нам с
животными просто некуда деваться, в квартире крушат стены и выламывают дверные
проемы, а дача лежит в руинах.
– Совсем негде? – настаивал Глеб
Лукич.
Я рассказала ему о ремонте. Пару секунд
Ларионов молча смотрел на меня, потом решительно хлопнул ладонью по столешнице.
– Собирайся.
– Куда?
– Поедешь ко мне в дом.
– Нет, это невозможно, – затрясла я
головой.
– Почему?
– Мы совсем незнакомы…
– Ерунда.
– Но животные…
– Плевать, у самих собака…
– Нас очень много!
– В доме больше двадцати комнат, добрая
половина которых пустует.
– Но…
– Послушай, – тихо сказал Глеб
Лукич, – как тебя зовут?
– Лампа.
– Имей в виду, когда я говорю, остальные
слушают и соглашаются, ясно? Быстро собирай детей, собак, кошек, кто там у тебя
еще, рыбки?
– Нет, жаба Гертруда, – растерянно
уточнила я.
– Жабу тоже не бросим, – рассмеялся
Ларионов. – Двигайся, машина ждет.
– Спасибо, мы дойдем.
Глеб Лукич вздохнул:
– Давай шевелись, пакуй шмотки – и в
«мерс».
– Наши вещи пропали, собирать нечего.
– Все?
– Да. То, что сейчас на нас, принадлежит
Редькиным.
– Ладно, завтра съездишь в магазин и
купишь все новое, за мой счет, естественно.
– Мы не нищие, спасибо…
Сказав последнюю фразу, я примолкла: деньги-то
тоже остались в доме.
– Лампа, – строго заявил Глеб
Лукич, – немедленно в машину! Эй, как вас там, Лампины дети, шагом марш
сюда.
Я порысила к «Мерседесу». Все наши привычки и
комплексы родом из детства. Меня воспитывала крайне авторитарная мама, желавшая
своей доченьке только добра. Поэтому все мои детство, юность и большая часть
зрелости прошли за ее спиной. Иногда я пыталась отстоять собственное мнение, и
тогда мамочка каменным тоном приказывала:
– Изволь слушаться, родители плохого не
посоветуют.
С тех пор я мигом подчиняюсь тому, кто
повышает на меня голос. Злюсь на себя безумно, но выполняю приказ.
Устроившись на роскошных кожаных подушках,
Лиза поинтересовалась:
– А куда нас везут?
– Глеб Лукич пригласил пожить у
него, – осторожно пустилась я в объяснения.
– Где?
– В тот дом, что построили возле нас на
опушке.
– Так там же безногий карлик! –
закричал Кирюша.
Ларионов расхохотался и коротко гуднул.
Железные ворота разъехались. «Мерседес» вплыл на участок.
– Историю про карлика, – веселился
Глеб Лукич, – я слышал в разных вариантах. Сначала говорили про горбуна,
потом о больном ДЦП, и вот теперь безногий инвалид, интересно, что вы еще
придумаете? Однако у военных какая-то однобокая фантазия, куда ярче бы
выглядела история про негра, содержащего гарем из белых рабынь!
– Извините, – пролепетала я, –
Кирюша неудачно пошутил. Эй, Лизавета, спихни Рейчел на пол, она когтями
сиденье испортит.
– Не стоит волноваться из-за куска
телячьей кожи, – пожал плечами Глеб Лукич и велел: – Выходите, прибыли.
Мы вылезли наружу, я окинула взглядом
безукоризненно вычищенную территорию, клумбы, симпатичные фонарики и… заорала
от ужаса. Прямо посередине изумительно подстриженного газона, на шелковой,
нежно-зеленой траве, лежал изуродованный труп девочки-подростка. Ребенок
покоился на спине, разбросав в разные стороны руки и ноги. Снежно-белая
блузочка была залита ярко-красной кровью, но это еще не самое страшное. Горло
ребенка представляло собой зияющую рану. Огромные глаза, не мигая, смотрели в
июньское небо.
– Мамочка! – прошептал Кирюша и
юркнул назад в «Мерседес».
От автомобиля послышались булькающие звуки.
Лизавета, ухватившись за багажник, не сумела удержать рвущийся наружу завтрак.
У меня же просто померкло в глазах, а изо рта вырвался вопль, ей-богу, не
всякая сирена издаст такой. Единственным спокойным человеком в этой жуткой
ситуации остался Глеб Лукич. Он громко сказал:
– Эй, Тина, ты начинаешь повторяться,
вчерашняя история с утопленницей выглядела куда более эффектно.
Внезапно труп сел и захихикал.
– Ну, папуля, мог бы и испугаться,
кстати, Рада чуть не скончалась, когда на меня сейчас наткнулась. Прикинь, она
вызвала милицию, вот лежу, жду, когда подъедут. Не мог бы ты побыстрей уйти в
дом, весь кайф сломаешь.
– Прошу любить и жаловать, –
усмехнулся Глеб Лукич, – моя младшая дочь Тина.
– Приветик, – весело кивнула
девочка.
