Но раз уж мы замахнулись на байму всех времен и народов, то
надо обязательно поймать на крючок и те два процента чистых овец, ибо это как раз
не просто взрослые, но именно они в состоянии покупать игры себе и своим
близким, вносить ежемесячную оплату. А еще могут вкладывать деньги в игру,
покупая игровые блага… которые мы еще не придумали, но уже руки чешутся от
предвкушения, как будем дергать за дойки этих богатых дядей.
Часть 2
Глава 1
Мы начали в мае, точнее – тридцатого мая, а сегодня тридцать
первое декабря. Встречаем Новый год, две тысячи восьмой. Этот праздник
считается семейным, но мы впервые вот так, всей компанией, в одном месте. И не
просто собрались «встретить», то есть встретиться за столом, где много еды и
вина, ужраться, чтобы потом хвастать, как перебрал, что уже ничего не помню, а
собрались потому, что и не расходились. Вот уже семь месяцев, как не
расходимся, если не считать такой ерунды, как иногда домой показаться
родителям, иногда даже переночевать дома, а вообще-то мы все здесь, здесь… Даже
когда ночуем дома, души наши здесь.
Задолго до полуночи за окнами начало бабахать, взлетели
цветные огни фейерверков, взрывались хлопушки, на улицах и площадях народ
дурачится, что официально и даже законодательно введено Петром Первым. Работать
у нас так и не научились еще со времен скифов, а вот дурачиться – о да, тут мы
чуть ли не впереди планеты всей. И хоть наши дурачества какие-то унылые, не
сравнить со знаменитыми бразильскими карнавалами, зато самые затяжные: никто в
мире не отмечает Новый год две недели кряду, потому что после Нового идет
какой-то «старый Новый»…
Я повертел на языке это новое словосочетание «2008 год»,
попробовал говорить просто «восьмой», но как-то непонятно и, хуже того,
фальшиво. Нужна двузначная цифра, тогда все идет в уши, не расцарапывая до
крови барабанную перепонку. Скажем, «семнадцатый год», «сорок первый»,
«пятьдесят седьмой» или даже «девяносто девятый». А вот «первый», «второй»…
будто ножом по стеклу.
«Десятый», мелькнула мысль. С две тысячи десятого года уже
сможем называть его просто десятым, одиннадцатым, двенадцатым. А пока – две
тысячи восьмой год.
Две тысячи восьмой год, мне двадцать восемь лет, а еще
ничего не сделано, как сказал бы Цезарь, для бессмертия. А наша байма, если все
получится, даст нам денег, но не всемирную славу, увы.
Габриэлла уже в другом мире. Родители хоть еще не подыскали
ей мужа достойного ее положения… вернее, своего положения, но усиленно
подыскивают. Габриэлла, чуть побунтовав, приняла реальность. Кларисса тоже,
похоже, поставила на мне крест: ищет молодых миллионеров, ну пусть даже не
молодых, зато уже состоявшихся. Я со своими крушениями точно не включен даже в
список рассматриваемых кандидатур.
Да ладно, носки проще купить новые, чем стирать, в
продуктовый магазин заскакиваю по дороге: он как раз между гаражом и моим
домом. Сейчас набрал в тележку ветчины, буженины, сыра, провез ее мимо полок с
детским питанием, здесь все от двадцати видов молока до всевозможных манных и
рисовых каш, расфасованных строго по возрасту ребенка: от шести месяцев до двух
лет, от года и до трех, от двух и до пяти… Так что современной молодой маме
можно не уметь варить кашку ребенку, за нее это уже сделали, потому молодая
мама и не умеет, а заставь ее варить – бросит с первой же попытки и ринется в
ближайший магазин.
То же самое и с нашим мышлением. Оно у современного человека
как у второгодника: если не понял сразу, то мозг буксует и отказывается
напрягать мускулы. Более того, тут же переключается на более приятные мысли о
бабах, выпивке, вкусной жратве. Это не его вина, цивилизация постоянно
подсовывает расфасованные мысли и мнения на любой случай жизни. Такое не только
оформлено профессионально умело, но и содержание таких расфасованных мыслей,
надо признать, как у рисовой каши заводского приготовления, высокого качества –
работают профи!
Так чего же напрягаться, думать, изобретать велосипед, когда
на все случаи жизни есть умело приготовленная и расфасованная манная каша?
Я стиснул челюсти, даже головой тряхнул, вызвав
испуганно-удивленный взгляд молоденькой продавщицы. Мы кто – серая масса, для
которой готовят расфасованные мысли, или же те, кто готовит? Конечно да, масса,
но мы еще барахтаемся, стараемся произвести и сами кое-что, какой-то продукт
или какую-то мыслю, что навяжет прочей серой массе наши, именно наши мысли,
ценности, представления…
Только бы удержаться, не скатиться, не сорваться. Пока,
тьфу-тьфу, держимся. Как ни странно, даже энтузиазм не угас, хотя время идет,
бежит, скачет, летит. Наверное, слишком уж накопилось в каждом из нас
стремление вырваться из того болота, в котором живем. И когда я вякнул насчет
последнего шанса, все ухватились, как утопающие: другого шанса в самом деле
может не быть вовсе…
Сегодня первое января, Новый год, никто в России не
работает, и еще две недели не будет работать, за эти две недели беспробудного
пьянства от алкоголя умрет сто тысяч человек, от обжорства – сорок тысяч, по
пьяни попадут под машины, выпадут с балконов и так далее – семьдесят тысяч… Да
хрен с ним, пусть дохнут, не жалко. Жаль только, еще пятьдесят тысяч, которых
пьяные водители собьют на дорогах…
Я припарковался, окна офиса освещены, изредка мелькают тени
на жалюзи. Чувствуя, как радостно стучит сердце, а горечь, что вот я снова
один, Габриэлла и Кларисса в руках других мужчин, медленно уходит, я взбежал по
ступенькам, тихо прошел по коридору и приоткрыл дверь.
В ноздри шабанул запах свежесваренного кофе, пахнет
булочками и ветчиной. Офис выглядит живым: диваны нашими задницами протерты до
дыр, продавлены, на креслах горы книг, бумаг, дисководы и коробки с ДВД, столы
тоже завалены, а клавиатуры в желтых пятнах пролитого кофе. В помещении, кроме
аромата кофе и ветчины, чувствуется по запаху еще и пикантная колбаска и
охотничьи сосиски, только они пахнут так остро. Похоже, половина команды и
ночевала здесь, заказывая продукты по инету из ближайшего круглосуточного
магазина.
Скофин собрал у своего стола Ворпеда, Николая и Секиру,
размеренно втолковывал им, словно деловито тесал у каждого на голове средних
размеров кол:
– Кроме удовольствия набить морду живому игроку, а не
компьютерному, это первая ступенька удовольствия, есть и вторая – схватка пати
на пати, война кланов, гильдий и даже альянсов! Это хоть понятно? Ну а высшая
ступень – противостояние Севера и Юга, Запада и Востока, Света и Тьмы… ну, как
не назови, а чтоб мир расколоть на две половины…
Ворпед сказал живо:
– Можно и третью половину!
– Это как?
– Скажем, есть еще нейтралы. Которые ни с кем не воюют.
Николай нахмурился.
– Когда тигры дерутся, выигрывает китаец на дереве?
Я подошел тихо, Ворпед оглянулся на меня, отвесил вежливый
поклон, остальные просто поулыбались, Скоффин объяснил наставительно:
