Я развел руками.
– Прекрасно представляю. Я тоже читаю новости, по мэйлу
идут. В среднем игра разрабатывается года два-три, а обходится миллионов в
три-пять. Это на Западе, который теперь в Корее и Китае. А у нас онлайновую
разрабатывают пять лет, на это тратят полмиллиона долларов, а потом о ней забывают.
Скажу сразу, что когда мы вот так прижаты к стене, то работать могли бы больше
чем шесть часов в сутки… и без выходных. Это сократило бы срок до двух лет, а
то и до года. Вместо пяти миллионов нам хватило бы и ста тысяч долларов. При
условии, что все мы будем пайщиками игры. И если она удастся, то будем стричь
купоны…
Скоффин сказал нетерпеливо:
– Согласен-согласен, если касается меня, хотя и не
верю, что все будут работать по двенадцать часов в сутки. Это в первые дни, а
потом начнется: а чего этот козел работает меньше меня, а что мне больше всех
надо… У нас ведь Россия, где якобы коллективизм и соборность, но я еще не видел
таких индивидуалистов. Русские не умеют работать в команде.
– Я хохол, – сказал Секира живо. – По
бабушке. А хохлы какой цикл про казаков закатали?
– Они не совсем хохлы, – уточнил Скоффин
ядовито. – Это юсовская компания на Украине. Хоть работают там хохлы, но с
кнутом и куском сала в другой руке над ними стоит манагер-юсовец.
Секира сказал безнадежно:
– Ну вот, на этом и прогорим. Мы же все индивидуалы! А
абсолютно все на свете рассматриваем, как посягательство на нашу свободу!
Кулиев наконец опустил баночку с пивом на стол, но из ладони
не выпустил. Лицо бесстрастное, таким же бесстрастным голосом произнес:
– Женщинам в мужчинах нравятся больше всего вторичные
половые признаки – дача, машина, зарплата… А мы что-нить на этой байме огребем?
– Огребем, – ответил серьезно Скоффин. – По
самые помидоры.
Секира сказал сердито:
– Ну что ты пугаешь ребенка?
– Да это я так, чтобы слишком не воспарял. Огребем, но
не скоро. И то если сумеем… На разработку игры уйдет года три. Два – это Володя
то ли оптимист, то ли ловит нас на крючок.
Глава 3
Николай в глубокой задумчивости барабанил пальцами по крышке
стола. Неплохой гитарист, у него там, где у других подушечки, костяные наросты,
звук получался таким, словно с горы на асфальт сыплется крупная галька. Скоффин
недовольно хмурился, ерзал, наконец подтолкнул его локтем.
– Ты что, нервный?
– Я? – удивился Николай. – С чего взял?
– А чего галопируешь по столу? Пойди побегай вокруг
дома!
Николай посмотрел на свои широкие ладони, со стола убрал, но
сказал снисходительно:
– Нервный не тот, кто вот так барабанит, а тот, кого
это раздражает. Этот вообще псих!
Кулиев наконец произнес задумчиво:
– Все верно, никто нам не поможет, кроме нас самих.
– Это хорошо, – ответил Секира бодро. – Пусть
помогают. А где они живут?
– Кто? – удивился Кулиев.
– Да эти нассамихи. Хоть раз почувствовать себя
голодающим негром, которому помогают, помогают, помогают…
Скоффин сказал раздраженно:
– Это неграм помогают, потому что они никому не
соперники! А нам хрен кто поможет. Еще и притопят. Так что либо сами
выбираемся, либо тонем.
– В этом, в выгребной яме, – ехидно сказал
Николай.
Скоффин сказал еще недоверчиво, но я видел, что начинает
загораться:
– Хорошо, но все мы программеры… А для игры, как
догадываюсь, этого маловато.
– Тепло, – сказал я. – Обычно эту истину не
могут понять даже в могучих студиях, где ворочают миллиардами. Игру по пять лет
делают программеры, а потом хозяин не понимает, почему никто не играет в их
заранее разрекламированный хит. У меня есть знакомый писатель, талантливый,
злой и острый. Уже три года в хит-парадах первый. Правда, старый, ему сорок два
года, но с виду не скажешь. Он еще и на велосипеде ездит, сам видел.
Кулиев спросил осторожно:
– А почему такой захочет работать с нами? Или его не
печатают?.. Тогда на фиг он нам?
– Как раз печатают, – заверил я. – Огромные
тиражи! Но настроение у него хреновое, все говорит про закат бумажных книг.
Гонорары его падают из-за пиратства… Словом, уже говорил мне, что его профессия
отмирает, как отмерли ямщики и трубочисты, надо б присмотреться к чему-то
поперспективнее… На этом можем заарканить.
– Сорок два года? – фыркнул Кулиев. – На фиг
ему что-то перспективное? Скоро в могилу пора!.. Когда такому переучиваться?
Скоффин возразил:
– А нам какое дело? Если окажется удачным членом
команды? Лишь бы свое дело знал. А переучиваться ему особо и не надо. Он и
будет писателем, а не программером.
– Свое дело знает, – заверил я снова. –
Завтра же с ним переговорю. Нет, сегодня позвоню, а завтра встретимся. Железо
надо ковать, пока драйвера на месте.
Они завозились, Скоффин зажужжал кофемолкой. Впервые за годы
наших встреч для кайфа и балдежа пиво забыто, корюшка не сжевана. Взбадривающий
запах кофе поплыл в нашу сторону сперва от кофемолки, потом от плиты. Я видел,
как начали оживать лица, глаза заблестели, мы как будто начали снова
пробуждаться к жизни, ибо то, чем жили, – не совсем жизнь, а безбедное
существование людей, у которых совершенно нет ни амбиций, ни запросов.
Кулиев спросил неприятным трезвым голосом:
– А где возьмем денег?
Вопрос повис в воздухе, тишина встала напряженная и
неловкая. Все старались не встречаться друг с другом взглядами.
– Самый лучший вариант… – заговорил я
осторожно, – это не брать денег вообще. Это идеальный вариант. Мы достигли
того уровня жизни, когда для существования нам нужно поработать полчаса в день.
Яхты так не купишь, зато жить можно почти на халяву. Но я понимаю, что все мы
из того теста, что если уж работать по несколько часов в сутки, то все
предпочли бы ежемесячно получать твердую зарплату. Верно? Верно. Но, как сами
понимаете, чтобы получать зарплату, мы должны продать игру заранее. Отказаться
от прав на нее полностью.
Я умолк, ждал реакции, они все так же переглядывались
украдкой, елозили взглядами по столу. Скоффин сказал с нервным смешком:
– Володя, ты очень хорошо обрисовал ситуацию. Мне
кажется, лучше синица в кулаке, чем в другом месте. В смысле, лучше небольшая
зарплата каждый месяц, чем ожидание большого куша в далеком будущем.
– Верно, – согласился Кулиев. – Правда, игру
надо еще продать. В смысле, подыскать инвестора.
Я провел взглядом по остальным. Секира ухмыльнулся, Скоффин
смотрит прямо и бесстрашно, он так всегда скрывает растерянность, заговорил
дотоле молчавший Ворпед:
