– Пыря, езжай, найди Покора и его коня. Привезешь тело сюда. Здесь похороним. Да не забудь следы на дороге скрыть.
Пыря бросился было исполнять приказ, но Торопша остановил:
– Видел я вервь у тебя, мне оставь. – Торопша обернулся к Гавриле и Витиму: – Чего стоите истуканами? Быстрее тащите ветки да жерди, кидайте коню под ноги. Больше под передние мечите, надо гать крепкую сделать, чтобы к нему поближе подобраться…
Когда настил был готов, Торопша вооружился шестом и веревкой, осторожно подошел к саврасому. Конь фыркнул, скосил черный глаз на человека. Торопша голосом и поглаживаниями успокоил коня, сноровисто опутал грудь и шею веревкой, конец бросил на сушу.
– Гаврила, держи. Вяжи к своему коню, как скажу, вместе с ним тяните. Я отсюда толкать буду.
Гаврила не мешкал, и вскоре Торопша махнул рукой:
– Давай.
Потянули дружно. Саврасый, почуяв поддержку и опору из веток, старался, как мог. Потуги оказались не напрасными. Конь с помощью людей выбрался на твердь. Его поджарое тело часто подрагивало. Витим приблизился, отвязал веревку.
– Что с конем делать будем? В Киев с ним нельзя, сразу распознают, кто хозяин.
Подошел Торопша, сплюнул, утер рукавом перепачканное грязью лицо:
– Пыря найдет, где его спрятать. Он хоть и служил недолгий срок князю Владимиру, но татем так и остался. Ремеслом конокрадским по сию пору промышляет. А вот и он. Легок на помине.
Из-за деревьев выехал Пыря, в поводу второй конь, к седлу привязано изуродованное тело Покора. Саврасый благодарно ткнулся теплыми губами в руку Торопши. Торопша огладил жесткую черную гриву.
– Эх, животина, вот оно как случилось-то, тебя спасли, а Покора не успели. Лишился я еще одного сотоварища…
* * *
Следующий день не принес покоя ни Витиму, ни Торопше с друзьями. Князь Болеслав уводил остатки войска в Польшу. Часть его он вернул на родину вскоре после взятия Киева, так как боялся смуты в покинутых владениях, то, что осталось, было немало прорежено стараниями киевлян. Правитель земли Польской уводил не только своих воинов, но и большой полон, в том числе и родичей Ярослава, а с ними его имущество и казну. Кроме того, Святополк уступал тестю Червенские грады. Болеслав, невзирая на то что ему не удалось удержать власть над Киевом, уезжал в довольстве. Уходили с добычей и его воины.
К полудню польское войско покинуло город и направилось к родным рубежам. Следом за поляками из Киева выехали Витим, Торопша, Пыря и Гаврила…
Ночь застала войско Болеслава в малом сельце у дороги. Разместились кто у костров, кто в повозках, а кто в избах. В один из домов поместили Предславу: Болеслав пожелал после пирушки провести эту ночь с ней. Снаружи избу стерегли два воина, внутри вместе с княжной находился Анастас Корсунянин. Грек сидел на лавке рядом с Предславой, вел с ней ласковые речи, успокаивал, уговаривал смириться, покориться воле Болеслава. Ему было из-за чего стараться. Лестью втерся он в доверие к польскому князю, как в свое время путем предательства единоверцев угодил Владимиру. Болеслав оценил исполнительность и изворотливый ум грека и доверил присматривать за казной Ярослава, а заодно за его родичами. Анастас с удовольствием последовал за Болеславом, так как не имел уверенности в том, что Ярослав простит пособничество неприятелю…
До Предславы слова Анастаса доходили плохо и, мало того, вызвали раздражение, а от упоминания имени Болеслава ее бросало в дрожь. Мысль о том, что это чудовище, пьяное, потное, тучное и пучеглазое, будет вновь ласкать и терзать ее тело, наполняла душу страхом и отвращением. Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы Анастас замолчал, но грек продолжал елейным голосом перечислять все выгоды ее положения и достоинства правителя Польши.
– Поверь мне, Болеслав будет к тебе добр, окружит тебя всяческой заботой и защитит тебя от невзгод и врагов. Не зря же ему дано прозвище Храбрый. Кроме того, он еще и умен. Это помогло ему объединить многие племена в сильное государство Польшу. За это Болеслава уважают и боятся многие правители. Даже германский император и папа римский. Быть рядом с таким человеком большая честь…
Речь грека прервалась, когда в дом вошли польские воины, вооруженные мечами и ножами. Их было двое: один молодой, высокий, с красивыми серо-голубыми глазами, другой ниже ростом, курчавобородый, хромоногий подстарок. Густые, прихваченные сединой брови грека поползли вверх, когда он узнал в поляках бывших дружинников князя Владимира. Большие черные глаза впились в Торопшу:
– Чего вам?! Кто позволил?
Торопша кивнул на дверь:
– Пойдем, батюшка, в сенцы выйдем, молодым перемолвиться надобно.
Дерзкий взгляд Торопши не предвещал ничего хорошего. Анастас кашлянул, почесал хрящеватый, с горбинкой нос, огладил окладистую седую бороду, недовольно произнес:
– С чего это? Мне Болеславом велено при княжне быть.
– А мне князь Ярослав приказал зарезать тебя за измену.
– Не может того быть! Лживы твои слова! В Новгороде Ярослав сам просил меня приглядеть за родичами и поддержать их духовно. Не совестно тебе обвинять меня в измене?!
– Ишь ты, хитрый лис, всем изменил и всем угодил: и князю Владимиру добрым другом был, и Ярославу доброжелатель, и Святополку приятель, и Болеславу польскому слуга верный. Словно змея кожу меняешь. Мнится мне, тебе все едино, кто твой хозяин и какая твоя родина: Греция, Русь или Польша, лишь бы жить в довольстве и жизнь свою сохранить.
– Не тебе меня судить!
– То верно, бог тебе судьею будет, когда время наступит, а пока пойдем.
Анастас уперся, хотел было возмутиться, но окровавленный нож в руках Торопши убедил его подчиниться. Грек извинительно посмотрел на княжну и последовал за Торопшей.
Едва дверь закрылась, Витим бросился к Предславе, пал на колено:
– Княжна, я за тобой. Скорее одевайся. Бог даст, вскоре брата увидишь. Поспешать надобно. Нам повезло, поляки нападения не ждут, а потому об охране не обеспокоились. Мы на краю стана троих воинов Болеслава скрутили, одежду их забрали, в ней, не таясь, к твоей избе пришли. От них же узнали, где тебя искать надо. Еще двоих сторожей у дверей положили. Торопись.
– Брат прислал или сам надумал? – тихо спросила Предслава. Витим заметил, что со времени последней встречи ее голос стал иным, впрочем, как и лицо: оно словно окаменело, исчезло горделивое выражение, взор погас, в красивых и умных зеленых глазах ничего от былого задора и дерзости, лишь внутренняя боль, грусть, тоска, опустошение.
«Сломал Болеслав березку, растоптал душу, а она у нее девичья», – подумалось Витиму с горечью и жалостью, вслух ответил:
– Не гневайся, сам решился.
– Почему Ярослав не обменял нас на жену Святополка?
– То мне не ведомо. Одно знаю, дороги вы ему. Пойдем, княжна.
