– Для кого жарится эта рыба? – спросил он.
– Для поваров, гражданин начальник, – отвечаю.
– Ты тоже начинаешь разводить свинство?
– Это та же самая рыба, какую получают все заключенные, я лишь добавил немного маргарина, – оправдывался я.
– Мне кажется, что и ты становишься слишком умным. Если еще раз увижу такое, тут же отправишься в глиняный карьер, – пригрозил он и сбросил рыбу с плиты.
Придя снова на кухню через несколько дней, он сразу же обратился ко мне:
– Сегодня не жаришь рыбу?
Я молчал. Начальник взял карманный фонарик и начал обыскивать кухню, но ничего не нашел. Уходя, он открыл крышку и заглянул в духовку.
– Что это?
Заглянув внутрь, я увидел противень с булочками из пшеничной муки. Я видел их первый раз.
– Кто сегодня дежурный повар? – заорал начальник.
– Я, гражданин начальник.
– Снимай фартук и вон с кухни!
Лицо его покраснело от злости. Молча, опустив голову, я покинул кухню. Я знал, что никакое объяснение не поможет. Мне было обидно, что таким глупым образом я лишился хорошей работы. Я не знал, кто из поваров и когда испек эти булочки и сунул их в духовку. Позже выяснилось, что это постарался повар, желавший таким образом убрать меня из кухни.
Вечером я подошел к нарядчику и спросил, в какую бригаду меня направили. Но он на этот счет не получил никаких инструкций. Я был счастлив, когда он сказал, чтобы я снова отправлялся в свою бывшую бригаду. Я готовился к тому, что меня отправят на работу в глиняный карьер, как это и было принято в таких случаях. А это была самая тяжелая работа. Панцерный, вероятно, не совсем был уверен в моей вине.
Я стал стрелочником
Наступил март. Прошло самое ужасное – три страшных зимних месяца. Март в Норильске – это еще далеко не весна, но температура редко когда опускается ниже сорока градусов. А это уже много значит.
Встретили меня дружелюбно. Работая на кухне, я часто давал товарищам добавки, и они этого не забыли. Все сожалели, что мне пришлось уйти с кухни. Я снова обходил рельсы с лопатой и кайлом. Мельбардоса я больше не видел, так как мой участок находился теперь с противоположной стороны. Я грелся у стрелочника № 5. У этого стрелочника работы было меньше, он явно скучал и не имел ничего против разговоров со мной.
Однажды утром я, как и обычно, зашел в будку за своим инструментом. Стрелочник пожаловался мне, что его сменщик запаздывает. Через два часа, когда я снова оказался в будке, сменщика все еще не было. Стрелочник попросил меня подменить его на короткое время, пока он у начальника станции не подыщет замену. Ему по телефону обещали кого-нибудь прислать, но с тех пор прошло уже много времени. Я остался один. Через полчаса вернулся стрелочник вместе с диспетчером, который меня сразу же спросил, не хочу ли я работать стрелочником. Я ответил, что никогда прежде не занимался подобной работой. Диспетчер мне в двух словах объяснил суть работы: нужно по телефонному звонку повернуть стрелку, после чего сообщить, что такая-то стрелка поставлена в таком-то направлении. Кроме того, он обещал прислать мне и письменные инструкции.
Мне пришлось каждый вечер после работы ходить на станцию на учебу, которую проводил сам начальник станции.
Мои друзья не поверили своим глазам, когда, проходя мимо, увидели меня с флажком в руке, сигнализирующим паровозу. Так я стал стрелочником.
В самом удаленном конце лагерной зоны начали строить большой барак. В этом не было бы ничего особенного, поскольку лагерь постоянно разрастался, если бы работавшие там рабочие не рассказали нам, что этот барак не похож на остальные. Он больше напоминает тюрьму: помещения в нем были маленькие, окна зарешеченные, а двери обиты железом. Естественно, заключенные начали строить догадки. Некоторые утверждали, что предстоит изоляция кое-кого, как это уже было в VII лаготделении. Если это так, то у меня было много причин опасаться усиленного режима. Однако вскоре разнесся слух, что этот барак предназначен для высших офицеров германского вермахта. Когда барак построили, мы узнали об истинном его предназначении. Специальным транспортом из Дудинки прибыла большая партия заключенных. Во время их выгрузки запрещено было даже близко подходить к железной дороге. Однако и издалека можно было разглядеть гитлеровскую форму.
Лишь через неделю мы кое-что узнали об этих заключенных. Их направили работать в глиняный карьер, а тех, кто там работал раньше, перевели на новое место. Издалека мы видели, как их водят на работу. Все они носили одинаковую одежду, различавшуюся лишь большими цифрами на спине и на шапках. На работу их выводили через отдельные ворота.
Некоторые из этих заключенных заболели и попали в больницу. От них мы и узнали, что это были каторжники, новый вид заключенных: после отступления гитлеровских войск и наступления Советской армии всех, кто так или иначе сотрудничал с оккупантами и кого не расстреляли сразу, арестовали энкавэдэшники, а военный трибунал приговорил их к каторжным работам. Это прежде всего были бургомистры, сельские старосты, полицаи и учителя. Были среди них и немцы, в основном, служащие концлагерей, не успевшие вовремя убежать.
Вскоре был построен еще один такой же барак. В нем разместили женщин, тоже так или иначе связанных с оккупационными частями. Они, как и мужчины, продолжали во время оккупации работать в школе, а многие из них имели и интимные отношения с немецкими офицерами. Были среди них и такие женщины, которые стирали белье немцам или работали у них уборщицами.
Так мы впервые познакомились с политическими заключенными-военными преступниками.
Мне однажды удалось поговорить с немецким офицером. В тот день я работал на стрелке, а одна группа каторжников разгружала дрова. Вагоны стояли недалеко от моей стрелки, я слышал разговор двух каторжников и понял, что один из них немец. Я взял лопату и, чтобы не вызывать подозрения у конвоиров, сделал вид, что чищу насыпь. Время от времени я перебрасывался с немцем словами. Он страшно удивился, услышав немецкую речь.
– Как ты оказался здесь? Ты – немец? – спросил он.
Я вкратце рассказал ему, кто я такой.
– У тебя закурить есть?
– Я не курю, но для тебя кое-что достану, – сказал я и отступил назад, так как заметил, что за мной следит один из солдат.
Я побежал в ближайший бетонный цех кирпичного завода и попросил у знакомого немного махорки. Насыпав ее в спичечный коробок, я снова взял лопату и приблизился к группе. Я ждал момента, чтобы незаметно передать махорку немцу. Но только я хотел положить завернутый в тряпку коробок на землю, как услышал окрик конвоира:
– Эй, что ты там делаешь? Ну-ка, исчезни!
Я послушно ушел в будку. Сквозь окошко я видел, как немец повернулся ко мне, но знаки его понять не мог. Мне позвонили со станции и спросили, как продвигается разгрузка. Я воспользовался случаем и подошел к вагонам. Улучив момент, когда солдат на какой-то миг отвернулся, я бросил коробок с махоркой поближе к работавшим. Позже я в окошко наблюдал за тем, как немец несколько раз пытался подойти к коробку, но едва он делал несколько шагов, как конвоир тут же кричал, чтобы он не подходил к рельсам. Затем еще один человек попробовал сделать то же самое. Наконец, ему это удалось. Но теперь я испугался, что курильщики не выдержат и тут же закурят. Тогда бы мне попало! Конвоир понял был, почему я крутился возле каторжников. Они, однако, не спешили закуривать, и я снова терялся в догадках: то ли это оттого, что у них нет спичек, то ли оттого, что они осторожны. Во всяком случае, меня пронесло.
