А за ним – и всё остальное. Из домов и дворцов на улицы выползают рестораны, загромождая тротуары столиками, стульями, скамейками и тесня пешеходов к проезжей части. У пешеходов, одетых в дряблые майки и плотные джинсы, наружу вылезает тело, белое, бледное, еще не загорелое.
Распахиваются окна, двери, витрины. Из них во все стороны расползаются звуки и разные запахи: пережаренной пищи, спиртного, трикотажа и свежего ремонта. А в садах и парках наружу выползает вода – это начинают бить фонтаны. Причем так сильно, что возникает ощущение, будто у финского болотного царя, замурованного здесь триста лет назад Петром, случилось недержание.
Улицы то самодовольно разбухают от наплыва людской массы, то вдруг обиженно опадают, лишаются своей живой человеческой материи. Такое в июне обычно случается по субботам и воскресеньям, когда чудовищная жара гонит жителей города на дачи – купаться в озерах и стоять в три погибели на грядках.
Я не люблю июнь, как вы, наверное, уже догадались. Я хочу спокойствия, европейской размеренности. Хочу, чтобы всё оставалось на своем месте, не высовывалось и не вываливалось. Хочу, чтобы над городом висели привычные облака, чтобы день был днем, а ночь была ночью. Чтобы рестораны вернулись обратно, в помещения, и чтобы везде были закрыты окна. И чтобы, наконец, кто-нибудь раз и навсегда заткнул эти дурацкие фонтаны!
Я стараюсь спрятаться в какой-нибудь аудитории, отсидеться за монитором, проверить почту, переждать весь этот хаос. Но июнь бесцеремонно проникает в мое тело, нагружая заботами и неприятными воспоминаниями.
Европейские аудитории и петербургские комары
В настоящий момент я сижу в аудитории № 321 перед монитором и читаю почту. Эта аудитория – вполне обычная. Как и все остальные помещения в здании нашего факультета, она радует глаз недавним евроремонтом. Прежде тут было грязно и стояла советская рухлядь: скособоченные деревянные стулья и неуклюжие столы, изувеченные шариковыми ручками. Стыдно было иностранцев приглашать. Зато сейчас стыдиться нечего. Строительная компания поработала на совесть и сделала всё, как полагается. Не хуже, чем в Европе или Америке. Тут и стеклопакеты, и широченные подоконники, и современные светильники на потолке, и типовая мебель, предназначенная для университетских помещений. Но главное – кондиционеры на случай июньской жары. Сегодня днем они были очень актуальны. Словом, тут настоящий пластиковый рай для преподавателей и студентов. Да еще с выходом в Интернет.
Сейчас в аудитории № 321 пусто. Студенты разошлись по барам и клубам остужаться пивом. Их июньское время, время свободы, сигарет и слабого алкоголя еще только начинается, а мое, на что я искренне надеюсь, подходит к концу. Впрочем, сегодня вроде бы обещается продолжение. Мы с моим другом Сашей Погребняком, философом-постмодернистом, кажется, договорились куда-нибудь сходить посидеть и освежиться пивом.
А вот и он собственной персоной. С физиономией, покрытой трехдневной щетиной (так сейчас модно). Стоит у окна и, зевая, смотрит на улицу, полузадушенную жарой и припаркованными с обеих сторон автомобилями. За окном – обычный июньский вечер с духотой, грохотом транспорта и людскими криками. Философ-постмодернист с нетерпением ждет, когда я закончу читать почту. Сегодня на нем узкие зеленые джинсы и легкий трикотажный свитер оранжевого цвета. На свитере виднеется рисунок – свирепая акула держит в зубах и пытается прокусить футбольный мяч. Видимо, реклама какого-то спортивного клуба. Ноги у философа-постмодерниста обуты в очень странные ботинки. Огромные, вспученные, похожие на баклажаны. Только почему-то белого цвета и в черных грязных кляксах.
– Саша, по-моему, ты что-то напутал, – сказал я ему еще утром, показывая глазами на ботинки. Мы стояли во дворике факультета и курили. – Сейчас июнь, а баклажаны у нас бывают только осенью.
Философ обиделся, но вида не подал.
– Мне на занятия пора, – сказал он хмуро. Докурил, бросил сигарету в урну, сделал несколько шагов в сторону входа, но потом, будто вспомнив что-то, вернулся обратно и, ковырнув указательным пальцем воздух, наставительно произнес:
– Кстати, Андрюша, ты уже давно отстал от жизни. Это в твоем любимом СССР баклажаны были только осенью. Сейчас они круглый год продаются, понял? Зайди в любой супермаркет…
С этими словами философ ушел читать лекцию, а я еще некоторое время стоял и курил. Причем безо всякого удовольствия. Летом в Питере – я давно уже это заметил – курить очень противно. И днем тоже. Лучше подождать до вечера. Но на этот раз мне почему-то не захотелось идти на компромисс с природой и ждать до вечера. Я все-таки докурил, тщательно потушил сигарету и отправился к своим студентам в аудиторию № 321. А там, увлекшись преподаванием, я вскоре забыл о Погребняке и его замечательных ботинках.
И вот наконец вечер. Я сижу за компьютером в той же аудитории, а Погребняк стоит у окна, зевает, смотрит на улицы и всё время нервно подергивает плечами.
– Комары, – жалуется он и, подавив зевок, добавляет: – Целых два. Откуда тут комары? Ты вообще скоро?
– Десять минут, – говорю. – Саша, не ной, дай мне сосредоточиться. Убей этого комара, и всё…
– Сам встань и убей, раз такой умный. Они, сволочи, шустрые.
Я пытаюсь сосредоточиться на письме от начальства о том, как нам усовершенствовать преподавание, но мысли мои приобретают совершенно другое направление. Я начинаю размышлять о комарах. Ведь философ-постмодернист, в сущности, прав. Наши петербургские комары натурально самые проворные и шустрые. Они появляются уже в мае, а в июне становятся полноправными хозяевами города, заселяя большими колониями все чердаки и подвалы. Я давно заметил, что этот городской комар существенно разнится с комаром лесным. Лесной комар ленив. Прилетит, словно нехотя, с болота, неуклюже сядет на тебя, потом подолгу топчется, обстоятельно выбирая место, куда воткнуть жало, пока ты его наконец не прихлопнешь. Комар городской совсем другой. С каким-то жарким, южным темпераментом. В июне этот комар особенно свиреп. Он часами сидит в засаде, где-нибудь в темном сыром углу. Когда появляется жертва, действует быстро и четко. Вылетает, штопая комнатный воздух пронзительным писком, и начинает как сумасшедший метаться перед носом. И пока ты беспомощно молотишь руками воздух, он ухитряется больно впиться куда-нибудь в ухо или в макушку и тут же снова кидается в сторону. Поймать городского комара почти невозможно.
– Кстати, – прерывает мои мысли философ-постмодернист, – я через неделю уезжаю на конференцию. Уже доклад написал…
– Куда уезжаешь?
– На конференцию, говорю, уезжаю, опять в этот Крым… – Погребняк зевает и прикрывает ладонью рот.
– В Судак, что ли?
– Ну да… И главное, Андрюша, так не вовремя. Все хорошие конференции, как назло, ставят на июнь, а у нас, сам знаешь, сессия, экзамены эти кретинские…
Я сочувственно киваю ему из-за монитора.
– А ты помнишь, как я первый раз туда поехал? Даже немного волновался…
