Одного из стрельцов тут же вырвало. Он не удержался и бросился на улицу, изрыгая остатки ужина. В помещении раздались звуки борьбы, но стрельцу было не до этого. Казалось, увиденное кровавое побоище будет сниться теперь всю жизнь. Когда содержимое желудка иссякло, стрелец отдышался, с автоматом наперевес бросился внутрь строения и успел увидеть своих мертвых товарищей, прежде чем умер сам. Тварь, ждущая за дверью, воткнула клешнеобразную лапу в спину бойца. Тот лишь удивленно охнул, когда из груди показалась шевелящаяся конечность, и упал замертво.
Митяй пару секунд стоял, рассматривая то, что сделал, потом толкнул дверь, отчего она слетела с петель и выпала наружу. Прохладный ночной воздух рванулся внутрь, и тварь, вдыхая полной грудью, вышла на улицу. Сотни запахов закружили голову, поражая многомерностью и объемом. Теперь он чувствовал по-другому, иначе воспринимал, почти видел флюиды, проносящиеся в воздухе вслед за живыми существами. Темнота расцвела множеством красок, окрасилась в яркие цвета-следы людей, их оставивших. И во всеобщей картине запахов он уловил единственный, ненавистный и яркий – существа, смерти которого Митяю хотелось больше всего на свете. Это был запах Яроса, яркой полосой выходивший наружу сквозь поломанные ворота.
Сейчас людей, пытающихся их отремонтировать, осаждали серые падальщики, а стрельцы с надвратной церкви защищали подступы.
Для твари, рожденной вирусом и уловившей запах врага, не осталось ничего более желанного, чем юноша, покинувший город. Повышенный метаболизм нового организма имел один огромный минус: синапсы мозга не успевали обрабатывать информацию, поэтому новоявленная тварь плохо ориентировалась в крохах старой информации. А самое последнее и самое яркое, что Митяй помнил – это был Ярос, ненависть к нему и отвращение. Из этих кратковременных воспоминаний мозг нового существа, как губка, впитал только один образ, его запах, который красным маячком сигналил впереди, заставлял двигаться только в этом направлении, пока человек не будет задавлен и растерзан.
Существо быстро определило, что через ворота не выбраться: люди и собаки затеяли битву. Оставался другой путь – через стену. Митяй повертел головой, осматривая периметр, и остановился на ангаре автомобилей. Он был на метр ниже стены и прилегал почти вплотную к надвратной церкви.
Окинув прощальным взглядом людское поселение, чудовище взвыло. По-звериному, ни одной человеческой нотки не прозвучало в голосе. Душераздирающий вопль заставил замереть стрельцов, защищающих ворота; людей, проснувшихся в подземелье под крепостным валом; серые падальщики встрепенулись, расценив вой как сигнал к нападению; в руинах города зашевелились кошаки, учуяв ночную битву; а в старом цехе ткацкой фабрики неизвестные крылатые твари пробили наконец окно и вырвались наружу, полетели всем скопом в сторону Юрьева. Это не предвещало ни городу, ни людям ничего хорошего.
Митяй, довольный изданным призывным звуком, кинулся в сторону ангара, по доскам стены забрался на крышу и перепрыгнул на надвратную церковь. Там он удовлетворенно оглянулся, наблюдая, как к монастырю стягиваются смертоносные силы, а полуодетые, полусонные люди выбегают из подземного убежища, готовясь защищать почти умерший город.
Больше Митяй не стал ждать, тенью соскочил на землю по ту сторону стены и широкими прыжками поскакал, растворившись во тьме развалин, оставив Юрьев на растерзание тварям.
***
Гром вспомнил Потемкина. События тридцатилетней давности захлестнули мужчину, заставили унестись в далекие юношеские года, в то время, которого, казалось, никогда не существовало. Недаром грубые обветренные черты, перечеркнутые старым шрамом, показались ему знакомыми. Такое не забывают!
Санкт-Петербург. Военно-медицинская академия имени Кирова. Второй курс… Конфликт с «ботаном» Потемкиным из-за красавицы Маргариты, после – госпитализация Игоря, а позднее – позорное исключение Олега из учебного заведения. В результате Рита так и не досталась ему, да и ко всему прочему, пришлось уйти из медицинской академии и поступить в школу ВДВ, далее Чечня, ранение, перевод в Москву. К тому времени пришло письмо от матери, что скончался отец. Он так и не простил сыну ухода из учебного заведения из-за своей слишком сильной приверженности к семейным традициям. Три поколения Громовых, будучи военными докторами – своеобразной интеллигенцией, отдавали дань отчизне на протяжении почти всего предыдущего века. На Олеге эта традиция с позором прервалась, а благодаря кому? Заморышу Потемкину! Неудивительно, что Гром не узнал его сразу. За то время, пока судьба развела их по разные стороны жизни, он сильно изменился. Из худого хлыща превратился в загрубевшего от жизненных невзгод мужика со шрамом на лице. Лишь некоторые черты неуловимо выдавали в нем того юношу, который вызывал злобу и зависть своей популярностью у Маргариты. И с чего такая сочная девушка вдруг выбрала этого урода…
– Эй! Командир, падальщики! – голос Кондратьева, управляющего «Тигром», оторвал Грома от созерцания болезненных картинок прошлого. Олег вздрогнул, глянул вперед: довольно большая стая адовых мопсов проносилась мимо автомобиля, сверкая множеством глаз. – Что с ними?
– Черт знает, Кондрат! – Олег нагнулся и посмотрел в зеркало заднего вида со своей стороны, но темень не позволяла узреть что-то дальше габаритных огней. – Взбеленились, видимо. Преследуем, да пошустрей! А то оторвутся, уроды.
– Да как можно-то? – возмутился Валентин. – В такую темень вдруг яма какая выскочит? Мы же и увернуться не успеем. В лепешку…
– Ты уж постарайся, – недобро проговорил Гром и бросил назад. – Жлоб! Расчехляй пока «Печенег», скоро работа будет. И остальным тоже приготовиться!
Кондрат включил свет в кабине. Шесть бойцов, подпрыгивающих на обращенных друг к другу сиденьях, посмотрели на седьмого – здоровенного амбала, занимающего сразу два места. Массивная фигура не вмещалась в стандартные габариты кабины «Тигра», из-за чего Жлобу приходилось сгибаться, чтобы голова не стукалась о потолок. То же с одеждой: такого огромного размера не нашлось, поэтому женщины расшили ее, и, по просьбе хозяина, снабдили кожаными вставками из шкур серых падальщиков. Шерсть местами свисала с одежды, из-за чего некоторые особо смелые называли Жлоба Гризли, но не слишком часто, иначе можно было запросто стать калекой. Сеня, как ласково его называла когда-то на стыке веков мама, шуток не любил и не понимал. Всю обиду долго копил и носил внутри чуткой души, но стоило последней капле издевательств переполнить огромный сосуд, выплескивал все накопленное на последнего подвернувшегося под руку. Больше либо этого человека не видели, либо за человека уже не считали. Увечья, кои наносил Жлоб жертве, были необратимыми.
Еще Сеня Гризли очень любил оружие. Большое и мощное. Особенно «Печенег», доставшийся ему, как и место в окружении Воеводы, после предыдущего хозяина, задушенного амбалом года три назад в поединке за девушку. Впрочем, потом он девушку тоже задушил – видите ли, не отвечала на его высокие чувства, которые он с успехом беззаветно отдал «Печенегу». Вот и сейчас, расчехляя оружие, он любовно гладил ствол, ласково расправлял сошки штатива, чуть ли не с экстазом открывал затвор и вставлял ленту с патронами калибра 7,62. Грубое широкое лицо со сломанным в детстве носом отражало в эти минуты столько блаженства, что сидящий дальше всех от Жлоба Сокол – единственный снайпер в команде, пробормотал:
