Сердце юноши сжалось в груди, а после быстро-быстро заколотилось от волнения, когда чуть дальше к северу он увидел луч света, скользнувший из-за тяжелых туч, мрачно плывущих над землей. Так вот ты какой… Парень никогда не видел светила. Он родился на два года позже Катастрофы и вырос под серым, озаряемым молниями небом, ничего, кроме тоски, в души людей не вселяющим. И он никогда не представлял, какое оно – солнце, хотя неоднократно слышал от старших о его невероятных возможностях. Оно и греет, и светит, и ласкает, и сжигает, и дает жизнь всему сущему… Хотя, если подумать, то и без его присутствия жизнь вокруг все еще не исчезла. Но дело не в этом. А в том, что луч, скользнувший из-за туч на краткий миг и разукрасивший в яркие цвета небольшой кусок земли, произвел на юношу настолько неизгладимое впечатление, что даже голос старшего соратника не мог отвлечь его от открывшегося пейзажа.
– Слышь, парень, ты чего?
Когда тяжелая ладонь друга мягко легла на его плечо, Ярос вдруг осознал, что схватился за почти тысячелетний камень кромки окна с такой силой, что подушечки пальцев побелели. Он не мог понять, что его так взволновало в увиденном. Просто одиночество внезапно тяжелым одеялом накрыло юношу. Матери он никогда не знал, отец ушел два года назад на охоту, но так и не вернулся, оставив непохожего на всех Яроса совершенно одного. И, возможно, одиночество не ощущалось бы так тяжело, если бы не окружающие, которые из-за его внешних особенностей невзлюбили парня. А исчезновение отца словно развязало им руки, дав возможность не скрывать своего отношения. И этот единичный лучик был чем-то сродни ему, изгою, нелюбимому окружающими, но без какой-либо возможности избавиться от них, вырваться и уйти. «Словно луч, скованный тучами».
– Успокойся. Вон, Ивану тоже глянуть хочется.
Ярос отошел, а Выдренков подсадил десятилетнего сына к окну, но, похоже, чудесное явление сошло на нет, так как Ванька разочарованно протянул:
– Ну, и где этот ваш знак свыше искать? На грядках нету… – похоже, он имел в виду картофельные грядки, что начинались сразу же за крепостной стеной и уже были убраны под зиму.
Палыч тоже выглянул в бойницу и быстро забормотал, успокаивая мальчишку:
– Прошло… Ну, ничего, какие твои годы? Увидишь еще. И лучик, и солнце, и ясную погоду, когда не надо прятаться от дождя или снега. Ну, а теперь шуруй домой, а то мамка твоя наедет потом.
– Ну, дядя Коля! – затянул пацан свою излюбленную песню. – Ну, можно еще чуть-чуть с вами побыть? Тут так интересно. Да и сказку обещали. Я потом быстро-быстро до дома добегу. Правда-правда. Ну, дядь Коль!
– Хорошо! – неохотно сдался сорокалетний мужчина, поправляя свою теплую шапку и сдвигая на лоб пацаненка такую же. – Только чтобы, как стемнеет, прямо бегом-бегом!
– Да, дядь Коль! – запрыгал Ванька на месте.
– Тогда двигайся ближе к костру, начну рассказ, а то до темноты времени в обрез.
– Ванька схватил у стены мешок, набитый соломой, и подтянул его ближе к чугунному широкому тазу, в котором, потрескивая, горел небольшой костерок, затем радостно уставился на Николая Павловича, который потянулся за своим мешком.
Ярос, в свою очередь, вновь подошел к бойнице и принялся разглядывать окружающий Юрьев серый мир. Картофельные грядки под самыми стенами, чуть дальше – пустая вырубка на краю леса и холмы, тут и там поросшие редкими лесками и тянущиеся к горизонту, где они сливались с таким же серым небом. Кое-где из-за вершин холмов выглядывали крыши разрушающихся от времени и непогоды деревенек. Покинутого города с этой стороны не видно. Смотрящие пугающими зевами окон кирпичные и бетонные дома можно было увидеть с других башен Юрьева, но зато в этой – северной – было спокойней. В поле любую тварь видно издалека, не то что в подступивших очень близко брошенных домах. Благо старый город отделялся от крепости высокой насыпью, под которой еще столетия назад люди прорыли себе разветвленную сеть коридоров и кладовых, где сейчас и обитала большая часть населения. Стены же высотой около четырех метров и возрастом почти восемь веков оберегали выживших от опасных тварей, иногда совершавших набеги на Юрьев. Внутри города, кроме нескольких хорошо сохранившихся храмов, жители еще во времена Великой Смуты, когда также боролись за жизнь и ресурсы с себе подобными, возвели много различных построек. И теперь около тысячи человек могли спокойно сосуществовать бок-о-бок, помогать друг другу, растить детей и обороняться совместными усилиями как от тварей, так и от людей, дерзнувших покуситься на столь лакомый кусочек, как бывший Михайло-Архангельский мужской монастырь, обнесенный толстыми стенами и заложенный еще в Средние века при Юрии Долгоруком.
Ярос поставил рядом длинный тугой лук. Такую редкость, как огнестрельное оружие, доверяли в дозоре только самому старшему и опытному человеку, но это юношу совершенно не беспокоило. За долгие годы тренировок лук, сделанный по музейным образцам, стал продолжением руки, а стрелы в девяти случаях из десяти – смертью для любого существа, четвероногого или двуногого, без разницы.
Также арсенал стрельца дополнялся коротким копьем со стальным наконечником и массивным ножом, которые производили еще до Катастрофы. И нож, и АКСУ Палыча были на строгом учете у начальника стрельцов – так себе название, но оно вполне отражало суть их работы, уходя корнями глубоко в историю, когда мужчины вроде них отбивали нападения кочевников. И краеведческий музей, который до Трындеца находился на территории монастыря, дал название стрельцам, предоставил образцы копий и луков со стрелами.
***
– Дядь Коль, – попросил Ванька, когда Палыч поудобнее устроился у старой бочки, в которой горел костер, – а давайте сегодня про оборотня!
Яр непроизвольно вздрогнул, а Николай Павлович, украдкой взглянув на юношу и его реакцию, тихо сказал:
– Э, нет, давай не сегодня. Завтра. Я, как домой с дежурства приду, так тебе и расскажу… что ты уже сто раз слышал. Хорошо?
– Ну, дядь Коль, – заканючил парень, жалостливо поднимая брови, – Ну… Пап!
Вот ведь шельмец! Знает, на что надавить, чтобы разжалобить мужчину. Палыч лет пять жил с матерью пацаненка, что неудивительно в столь страшное время. На замену погибшим, умершим, да и просто пропавшим родным человеку свойственно находить себе новых. А женщине с двумя детьми сильное мужское плечо необходимо втройне. Вот Ванька и изловчился в особо выгодных для него ситуациях называть отчима «отцом», что было не только на руку мальчишке, но и Николаю приятно.
– Да ладно, Палыч, расскажи ему уже, – махнул рукой Ярос, почувствовав, как мужчина умолк в замешательстве, пытаясь, видимо, вежливо отказать приемному сыну. – Не даст ведь спокойно отдежурить.
– Да, пап, расскажи!
– Да знаешь ты эту историю уже! Два года весь Юрьев про это судачит. И Ярос ее совсем не хочет…
– Ничего, Палыч. Я в порядке, – юноша лишь уставился на горизонт. Серая полоска неба, сливающаяся со столь же неприглядной равниной, завораживала и заставляла лишние мысли исчезнуть, словно отгораживая от того, что было.
