— Ну, если так рассуждать…
Симе отчего-то неприятен и этот разговор, и неожиданное любопытство соседки. Она и раньше встречала эту женщину и подростка на лестнице. И, похоже, высокий коренастый мальчишка лет двенадцати — ее сын, но за все время, что Сима тут живет, никто из них слова ей не сказал, а тут вдруг… Правда, и убийств раньше не случалось.
— Может, ты и права, но если отец узнает о Татьяниных проделках, не сносить ей головы, и она это знает. Выше нос, сестренка, все будет отлично! — Милош погрузил ее пожитки в багажник своей машины. — С завтрашнего дня колесница в твоем распоряжении, а потом я вернусь, и купим тебе новую.
— Ты уезжаешь?
— Да, в институте сессия начинается.
Сима все время забывает, что Милош учится. И снова понимает, что забывает именно потому, что Милош — цыган.
— Я все хотела спросить… — Симе неловко, но этот вопрос она может задать только Милошу. — Почему ваши… ну, цыгане, в массе не учатся и даже не работают? И обычно ведут себя, извини, просто ужасно? Мошенничают и прочее? Ты только не обижайся, я ничего такого не имела в виду…
Милош нахмурился, и Сима понимает, что задела его.
— Нет, я не обиделся, потому что нельзя обижаться на правду. — Руки парня сильно сжали руль. — Ты не поверишь, но я и сам много над этим размышлял. Да, таких семей, как наша, единицы, основная масса моих одноплеменников не получает образования, не ассимилируется в социум и не желает ничего менять. Это прежде всего от закрытости цыганской общины. Понимаешь, наши же еще пятьдесят лет назад кочевали, бабушка Тули кочевала, пока ее не выдали замуж.
— Выдали?
— Да, ее похитил мой дед, цыган из другого табора, она была дочерью баро, и похитители просто заперли ее на всю ночь и сторожили, а утром она вырвалась и убежала назад, но отец не принял ее обратно, пришли родственники деда и договорились о свадьбе, и ее отец не защитил собственную дочь — наоборот, заставил выйти замуж за деда, и она осталась жить с человеком, который фактически сломал ей жизнь… — Милош вздохнул. — Я помню деда, он был очень добрый человек, он был нам самым лучшим другом и самым любимым в мире дедушкой, но за всю жизнь бабушка так и не простила ему того, что он сделал. Она жила с ним, родила моего отца — и ненавидела и своего мужа, и всю его родню, и дед это знал. Он много раз говорил моему отцу: никогда не совершай насилия над женщиной, она никогда тебе этого не простит, даже если скажет, что простила, будет помнить, и никогда не принуждай своих детей к нежелательному для них браку — они будут ненавидеть тебя. Он очень любил бабушку и знал, что ее отец, баро, не отдаст ее ему в жены, и решился на похищение от отчаяния, но она такой человек… Она не смогла простить ни его, ни своего отца, который отказался от нее. Мы до сих пор не общаемся с двоюродными дядями и их детьми, и на похороны дедушкиных братьев и бабушкиной сестры мы не ездили, дед ездил один. Бабушка не ездила даже на похороны своих родителей, только сказала: они отказались от меня, значит, и мне они чужие люди. Несмотря на то что новая семья, как могла, старалась заслужить ее любовь, она не простила. Именно насилия не простила, как-то сказала деду: если бы ты пришел по-хорошему, попросил меня стать твоей женой, то я бы, может, и сама пошла за тебя, пусть бы отец хоть что сказал потом, а ты не спросил меня, схватил, как животное, и поступил так, словно я животное и спрашивать меня ни о чем не надо. Ты не дал мне выбора, не позволил мне сделать свой выбор и самой построить свою жизнь — и у тебя его теперь тоже нет. И это они тогда уже сорок лет прожили, а она так и не смогла ему простить. Бабушка — сложный человек, и если ее напрасно обидеть, она никогда этого не простит, хоть извиняйся, хоть нет — не умеет. Отец говорил, что в семье бабушка разговаривала только с ним и с посетителями, которых принимала как шувани. И что когда родился мой отец и ее отец приехал увидеть внука, она в его сторону даже головы не повернула, и за всю жизнь ни ему, ни своей матери, ни своей сестре и двум братьям ни слова больше не сказала, как и родственникам своего мужа. Она не могла проклясть их, это была своя кровь, но она сумела наказать всех за то, что сделали мой дед и его братья. Дед так и умер, она к нему не подошла даже перед смертью проститься.
— О господи, я не знала! — Сима сжала кулаки. — Как можно было так с ней поступить!
— Обычаи… — Милош пожал плечами. — Цыгане никогда не имели своего государства, никогда не имели своей религии — и не являются религиозными в массе своей. Но у цыган очень сильны обычаи. И вот это нежелание меняться вместе со временем поставило мой народ в стороне от социальных связей, и большинство из них это устраивает. Но нельзя жить так, как жили предки тысячу лет назад, и прогресс, конечно, меняет нас, но не в основе. Мы пользуемся плодами того, что создали другие люди, а сами не желаем и не умеем ни создавать, ни уважать тех, кто создает. А потому до сих пор случается то, что ты видела: воруют девушек, принуждают к браку, детям не дают образования, живут как попало, а люди вокруг боятся и ненавидят нас. Боятся, потому что в головах дикие суеверия перемешаны с ксенофобией, а ненавидят именно что за это вот отношение к социальным установкам и пренебрежение к законам. Кто торгует наркотиками? А, цыгане, что с них взять! Кто мошенничеством выманивает у теток золото и деньги? Цыганки, гипнозом владеют и прочее. И я это, конечно, понимаю. У нас воровство считается и не постыдным вовсе, есть даже легенда, согласно которой воровать цыганам разрешил Христос, потому что, когда его распинали, цыган украл один гвоздь и ноги Христа пробили всего одним гвоздем. Как по мне, так без разницы, одним или двумя, учитывая конечный результат, но сказка эта ходит упорно, и люди считают, что все прекрасно. А теперь моя сестра страдает из-за того, что не хочет подчиниться совершенно диким обычаям. Мы, собственно, изгои в цыганской среде, и если бы не бабушка, то нас бы просто отторгли, но не получается. А как по мне, то лучше бы мне всего этого не видеть, потому что и злюсь, глядя на эту темную массу, и душа болит. Так что дед воспитал отца совершенно по-другому, сам будучи почти неграмотным, дал ему образование. Он очень горевал, что у него только один сын, но бабушка сказала: долг жены я выполнила, чего же тебе еще? Ну, а отец, конечно, все это видел и очень сочувствовал и матери, и отцу, всю жизнь разрываясь между ними и чувствуя отторжение от других цыган — образованный, видите ли, это не в почете! Мама говорила, что, когда отец начал за ней ухаживать, она очень удивилась — ее семья жила в нищете, у ее родителей было двенадцать детей. А когда маме исполнилось шестнадцать лет, ее отец согласился выдать ее замуж за одного очень богатого человека, вдовца, старше намного. И в ту же ночь мама ушла в наш дом — в чем была. Ее заперли, чтоб она не сбежала, из одежды на ней была только рубашка, и вот в этой рубашке она пришла к нам в дом. И говорит, что никогда не знала бы счастья, если бы не приняла решение пойти ему навстречу.
— И что сказали ее родители?
— Конечно, были очень недовольны, но промолчали и смирились. Бабушка у нас, сама понимаешь… В общем, так и живем. Мои братья женились на девушках, которых выбрали сами — и знали, что девушки тоже согласны. А Злата вообще замужем не за цыганом, просто вот полюбила парня, и хороший парень оказался, и она за него вышла. И я тоже не собираюсь жениться просто потому, что девушка — цыганка, я женюсь лишь на той, кого полюблю, цыганка она или нет, меня это волновать не будет вообще.
