Генка всегда внимательно просматривал все бумаги, которые должен подписывать. Это ему вбила в голову Анна Валентиновна, которая строго-настрого запретила подмахивать подозрительные документы.
— Не знаете, что это, Геннадий Михайлович, — отложите в сторонку и дождитесь меня, дорогой. Но упаси вас боги поставить свою подпись под текстом, смысл которого вам не до конца ясен.
Генка был из тех, кто следует хорошим советам и категорически против того, чтобы учиться на своих ошибках. Для приобретения должной сноровки человечество накопило достаточное количество ошибок, совершенных кем-то и когда-то, и Генке их было достаточно для того, чтобы не повторять. И он взял за правило подписывать только те бумаги, на которых уже стояли подписи юриста, и если нужно, то и бухгалтера. И сейчас одно письмо отложил в сторону.
— Анна Валентиновна пришла?
— Нет пока. — Маша поправила очки. — Это же просто…
— Неважно. Оставь мне бумаги, и как только появится Анна Валентиновна, пусть тут же зайдет ко мне, даже если я буду кричать, что занят.
— Понятно. — Маша положила папку с бумагами на край Генкиного стола. — Как там Олег, что слышно?
Она всегда их так называла — Олега только по имени, а вот Генку — подчеркнуто по имени-отчеству. Кто знает, отчего все так сложилось в ее голове, но Геннадия такая несправедливость иной раз смешила, но больше раздражала. Этим Машка словно щелкала его по носу, давая понять, что между ними не просто расстояние, а целая пропасть.
— Пока неважно. Был сегодня в больнице, но к нему никого не пускают. Маш, ты найди, пожалуйста, грузчиков и транспорт. Нужно перевезти вещи Олега из той квартиры в Островной поселок.
— А он?..
— А с ним я потом все решу сам, но в той квартире ему находиться больше нельзя.
Генка с удивлением отметил тень неудовольствия на Машкином идеальном лице. Впервые за все время она выказала какие-то эмоции. Геннадий пожал плечами — с чего бы ей быть недовольной переездом Олега? Ей-то что за дело?
Но через минуту он уже забыл и о Машке с ее недовольной миной, и о бумагах на краешке его стола — есть вещи, которые умеют поглощать, и если хобби становится работой, то это как раз то, что поглощает без остатка.
В дверь снова заглянула Маша, и Геннадий уже готов был запустить в нее чем-то тяжелым, до того она ему мешала сейчас.
— Геннадий Михайлович, тут к вам полиция.
В кабинет вошел Реутов, и Геннадий почувствовал тревогу. Что такого могло случиться, если уж Реутов не поленился приехать к нему? Неужели с Олегом все плохо? Но тогда позвонили бы из больницы, а если никто не позвонил, значит…
— Чего ты дергаешься, Ген? — Реутов, похоже, правильно истолковал напряжение хозяина кабинета. — Я не с плохими новостями, я просто поговорить пришел.
Геннадий откинулся в кресле, чувствуя облегчение. Он и сам не думал, что ситуация настолько напрягает его, и, чтобы скрыть неловкость, пригласил Реутова сесть.
— Кофе, чай? Может, перекусить хочешь? У меня еда какая-то есть.
— Не откажусь. — Реутов оглянулся вокруг. — Тесновато.
— Мне хватает. — Геннадий поднялся и открыл холодильник. — Сейчас, погоди, перекусим.
Диана Викторовна упаковала ему два больших пластиковых контейнера с обедом. Геннадий открыл их, с удовольствием обнаружив жареную печень, аккуратные куски хлеба, бутерброды с курицей и грибами.
— Маша, чаю нам принеси. — Геннадий подумал, что надо бы завести в кабинете электрический чайник. — Угощайся, Дэн.
Реутов взял бутерброд, мельком взглянув на Машу, которая внесла поднос с чашками.
А Геннадий снова подумал о том, что надо бы завести в кабинете чайник и не привлекать Машу к приготовлению чая или кофе.
— Анна Валентиновна пришла.
— Зови. — Геннадий посмотрел на Реутова. — Это юрист, я все равно ей все расскажу, так что лучше ей быть здесь. Если это не противоречит каким-то там вашим правилам.
— Не противоречит.
Реутов хмыкнул, оглядел бутерброд и потянулся за чаем.
* * *
Маша притаилась за своим столом, ощущая, как внутри превращается в комок испуганного льда. Она ненавидела это чувство — холод внутри от ожидания беды. Она точно помнит, когда этот холод посетил ее впервые, и с тех пор он так и не ушел. Она жила посреди беды, и кто-то сделал все, чтобы иного выбора у нее не было, но Маша точно знает, что выбор есть. Нужно просто немного подождать.
И вот, наверное, ждать больше некуда.
То, что красавец полицейский, возникший у нее в приемной, улыбался ей, как кинозвезда, ничего не значило. За многие годы жизни посреди беды, чтобы выжить, учишься видеть суть человека под маской, которую он на себя натягивает. Вот и сейчас за голливудской улыбкой и яркими зелеными глазами Маша рассмотрела умного и опасного противника, который уже оценил ее, сформулировал вопросы и задаст их непременно. И сразу поймет, когда она солжет.
А потом дело за малым: просто взять ее отпечатки пальцев и прогнать по базе — и сразу то, что она так тщательно скрывала ото всех, и особенно от Генки, всплывет, как масло на воде, а этого Маша допустить не может. Пусть лучше Генка запомнит ее такой, какой она позволила ему себя узнать, чем правда рухнет ему на голову. Он этой правды не выдержит, Генка Щелканов — сущее дитя, даром что умеет всякие компьютерные штучки проделывать.
Маша прислушалась — нет, не слышно, о чем говорят. Юриста позвали, а ее — нет. Ну, это понятно, она секретарша, ей не по рангу. Но как узнать, что они там обсуждают? Зайти, словно невзначай? Нет, не годится, потому что там Анна Валентиновна.
Эта тетка с приветливыми ямочками на щеках видела Машу насквозь и даже не скрывала, что не доверяет ей. Возможно, она и вовсе никому не доверяет, но вот ведь — к Олегу и Генке она относится с неизменной доброжелательностью, на них она никогда не смотрит холодным отчужденным взглядом, наоборот: Маша понимает, что любой человек, зачем-то решивший навредить парням, будет иметь дело с Анной Валентиновной.
Маша хмыкнула — даже проницательная дама-юрист не знает, что опасаться стоит совсем не Маши.
Чувство вины может быть очень неприятным, а Маша знает, что виновата. И полицейский скоро поймет, но хуже всего, что узнает Генка.
Телефон на столе завибрировал, и не принять звонок она не может.
— Слышно, что говорят?
— Нет.
— Ну, смотри.
Маша молча отключилась. Сил продолжать этот разговор нет, а к собеседнику она чувствует такое отвращение, что иногда ее даже поташнивает при одной мысли о нем. Маша сжала ладони и заставляет себя успокоиться. Нужно просто мысленно вернуться туда, где было все хорошо и где противный холодный комок внутри еще не терзал ее.
Ей двенадцать лет, мама испекла торт, на столе коробки с подарками, вокруг шумят подружки, и отец поджигает свечи. Двенадцать свечей, мама смеется — боже мой, как быстро девочка выросла! А отец говорит: ну что же ты, задуй их и загадай желание!
