* * *
Маша торопилась закончить регистрацию почты. Нужно было еще сбегать в банк, потом заехать на фирму, предлагающую канцтовары по цене, ниже рыночной, и многое чего другого. И эти пару часов, когда она могла побыть вне дома и вне офиса, Маша ценила как драгоценный дар, потому что каждая минута, проведенная вне офиса и дома, приближала ее к свободе.
Она открыла дверь в приемную — так и есть, дверь в помещение программистов тоже открыта. Маша знала, почему она всегда открыта, и сейчас ей это было на руку.
— Геннадий Михайлович, нужно документы в банк отвезти. Вы отвезете?
— Маш, мне некогда. — Генка выглянул из кабинета, взъерошенный и деловитый. — Возьми такси и съезди, вот деньги. И по дороге купи мне в «Мелроуз» обед.
— Я хотела еще в «Ориентир» заехать за новыми бланками отчетности.
— Денег на такси тебе хватит. Давай, Маш, езжай, а мне сегодня недосуг.
Маша сокрушенно покачала головой, но внутри ликовала — два часа свободы! За это время она многое успеет, но самое главное — никто и не заподозрит неладное. А еще несколько месяцев — и она вот так же уйдет из офиса будто по делам и больше не вернется.
Маша взяла сумку и вышла на лестницу. Свобода имела запах табачного дыма и мокрых ступенек. Конечно, очень жаль будет бросать бестолкового Щелканова, который в жизни — что дитя малое, но есть вещи, которые важнее. Например, жизнь. Ее собственная жизнь, которая с легкой руки отца превратилась в непрекращающийся кошмар, о котором Генке Щелканову знать никак нельзя. И помощи ждать неоткуда, если она сама себе не поможет, то выход только один, и вот как раз в эту дверь она не торопится. Отец сломался, но она не такая, она выживет.
Нырнув в банк, Маша отдала менеджеру документы и направилась к терминалу. Номер карточки она помнила наизусть, давно научилась все запоминать — так отец ее учил: ничего не записывать, все записанное может быть прочитано. И она запоминала, и в голове теснились самые разные сведения, и об этом никто не знал. Но всякий раз, вспоминая об отце, Маша чувствовала ненависть к человеку, который ее предал. Он единственный, кому она доверяла, предал ее зло, цинично и безразлично, даже не поняв, что сотворил. Больше Машу не предавали — потому что больше она никому не доверяла, но своим безумием и предательством отец изъял ее из списка людей, превратив в вещь. Она и сейчас — просто вещь, но это скоро изменится.
Часть денег, выданных ей Генкой, отправилась в терминал — на карточку. Она и пешком побегает, ничего страшного, зато сегодня она еще на шаг ближе к свободе.
Маша вышла из банка и осторожно оглянулась. Слежки не обнаружилось, но Маша знала — это ничего не значит, она просто может не замечать следящего.
Ожил телефон, и Маша неохотно приняла вызов.
— Ты где?
— В банке. И еще нужно по разным делам, и обед ему принести.
— Ну-ну.
Голос в трубке бесцветный и ровный, но Маша знает, что обладатель этого голоса доставит ей столько неприятностей, сколько сможет, — вечером. Маша поморщилась — голова начала болеть, и она на ходу вытрясла из пузырька с лекарствами красно-белую капсулу. Головную боль терпеть ни к чему. Эти капсулы — единственная хорошая вещь, которую она взяла из прошлой жизни в эту, они унимали мигрень практически мгновенно и действовали долго.
Маша давно уже научилась не вспоминать прошлого и не думать о будущем, даже о сегодняшнем, например, вечере. Существует только этот момент, и она существует в нем, как в матрице, и ничего больше нет. Реальность может быть неоднозначной, ей ли не знать.
И где-то в своей матрице существует Генка Щелканов, отличный парень, который встречается, может быть, один раз в жизни — но именно ей он встретиться не должен был, потому что это опасно и для него, и для нее. А он сидит в своем кабинете, что-то делает в своем компьютере и понятия не имеет, какая опасность нависла над ним.
Но когда она исчезнет, Генка все узнает, Маша об этом позаботится.
* * *
Генка закончил переговоры с клиентом и устало откинулся в кресле. Отсутствие Олега сказывалось — он не успел ни пообедать, ни даже просто оторваться от работы хоть ненадолго, и теперь глаза покраснели и болели. Генка снял очки и закрыл глаза. Это был проверенный способ, и сейчас он не подвел — просто посидеть в кресле, закрыв глаза, погрузившись в спасительную тьму, и даже помедитировать немного. А теперь бы еще кофе выпить, и это совсем уж дзен, а после можно думать о предстоящем вечере.
— Маша!
Секретарша материализовалась, словно из-под земли выросла.
— Звали, Геннадий Михайлович?
Генка ухмыльнулся. Конечно, звал. Без очков он не видел Машу, но ему и очки не нужны, чтобы точно знать, как она выглядит: строгий серый костюм, собранные в пучок светлые волосы, стильные узкие очки и офисные туфли, тоже очень элегантные. Маша была бы уместна в офисе какой-нибудь пафосной компании с корпоративной культурой и мероприятиями, а не здесь, у них, но сама Маша так не считала. Сидя за столиком между кабинетами Генки и Олега, она олицетворяла собой покой, компетентность и стабильность.
Некоторые клиенты, пообщавшись с Машей, делали попытки переманить ее к себе, но эти попытки всегда были провальными. Вежливо улыбаясь, Маша неизменно заявляла, что вполне довольна своим местом, положением и зарплатой, и Генка всегда удивлялся этому, но удивлялся тихо, про себя, чтобы не спугнуть такое сокровище, как Маша. Она никогда не теряла документов, никогда ничего не забывала и никогда не проявляла никаких эмоций. Она была идеальна, и если бы вместо своего серого костюма она носила какую-нибудь сексуальную штуку вроде мини и декольте, то Генка считал бы себя счастливейшим из смертных.
А еще Маша варила прекрасный кофе.
— Кофе бы мне, Машута. — Генка уже представил, как пахнет кофе в чашке, а рядом красуется тарелочка с печеньем и ломтиками шоколада. — Юрист на месте?
— Да, как обычно в этот день. Сказать, чтобы пришла?
— Да, пусть зайдет.
Они не держали в штате юриста, это было ни к чему, да и не по карману, но три раза в неделю на пару часов к ним в офис приходила высокая полноватая дама — Анна Валентиновна, породистая ухоженная тетка сорока семи лет, с гладким кукольным лицом, светлыми локонами и аристократическими руками с тонкими запястьями. Приветливая, улыбчивая, она выглядела от силы лет на тридцать пять, излучала позитив и энергию, и их нехитрое делопроизводство в ее руках обрело четкий порядок и материальное выражение в виде аккуратных папок, выстроенных на полке и снабженных понятными ярлычками. Но, несмотря на свою безмятежную улыбчивость, примерно год назад она отвела от их фирмы серьезные неприятности, причем истцы даже не поняли, как это случилось — их молодой надменный адвокат, нанятый в столице у самого Малышева, вообще не воспринял всерьез Анну Валентиновну. И немудрено: корпоративная культура начисто отрицает существование, а уж тем более эффективность работников старше тридцати пяти лет, таких даже на работу никогда не нанимают, потому что после тридцати пяти, как говорит какой-то корпоративный гуру, усвоение новых знаний мозгом блокируется, да.
