Дальше были слезы. Подлинные. Лицо скрывал черный шелк, но враз ставший насморочным голос сомнений не оставлял. Она рыдала и все равно что-то пыталась объяснять, глотая слова и шмыгая носом. Стоя среди сидящих мужчин. Ариго, впрочем, уже собрался вскочить, Эмиль пока терпел – его предпоследняя довоенная пассия была живым фонтаном.
– Спокойно, – внезапно велел Райнштайнер. Не девице, генералу. – Спокойно, Герман. Дело капитана Фантэна мне известно.
– Выйдите, сударыня. Когда успокоитесь, можете вернуться.
– Дет! – Она таки топнула ногой. – Я должда остаться.
– Сударыня, – Савиньяк поймал и удержал чужой жаркий взгляд, – вы вернетесь, когда успокоитесь и сможете внятно изъясняться. Если вам не догадаются дать воды, я сменю адъютанта.
Вышла, можно сказать, выскочила. Любопытно, чья она дочь?
– Любовь, особенно чужая, не повод увиливать и отлынивать. – Лионель взял свернутую братцем карту и с удовольствием развернул. Лет двадцать назад он бы показал язык, он бы его и сейчас показал, но Райнштайнер бы расстроился. Огорчать бергеров Савиньяк не любил, к тому же с бароном почти назрел брудершафт. – Ойген, что вам известно об этом капитане?
– Всё. Капитан Фантэн, вне всякого сомнения, преступник, и его военные заслуги этого обстоятельства не отменяют. – Райнштайнер обернулся к Ариго. – Ты слишком несдержан для нынешнего года. Насколько подробно мне обрисовать обстоятельства?
– Количество подробностей, – Проэмперадор торжественно разгладил норовящий загнуться лист, – зависит от числа сомнений. Таковые имеются?
3
Льнущий к лесу овраг и осень напоминали о мятеже, монументальный спутник – о том, что прошлогодняя мечта о поводьях сбылась. Ты больше ничего не решаешь, значит, можешь не сомневаться, не врать, не брать на душу грехи. Вот чего ты не можешь, так это сбросить всадника и умчаться в поля. То есть на поиски Марианны. Вернее, можешь, и тебя даже поймут, но бесноватые по доброй воле не уймутся, а в Эпинэ деревушки и городки на каждом шагу. Те же Уточки, в которых барон прячет настоящую семью… Что же им, подниматься и уходить непонятно куда?
Робер пошарил взглядом по рыжим кустам и узнал бревна, больше не притворявшиеся пушками. Дальше, за ложной батареей, прятался пострадавший от адъютантского пари муравейник, а по веткам прыгали сороки, которых не сумел перестрелять погибший ни за что дуралей…
– Виконт Валме, выявив у вас задатки рака печального образа, проявил фамильную наблюдательность, – с умеренной гордостью сообщил Проэмперадор. – Вы пятитесь в прошлое, норовя при этом страдать, однако времени на страдания у нас нет. Вы ничего не упустили?
– Существенного – вроде бы нет… В своем рапорте я еще перечисляю отличившихся и прошу офицерский патент для сержанта Дювье. Он заменил сразу двух капитанов, кроме того, Дювье зарекомендовал себя… вы не представляете, сколько он делал в Олларии!
– Я, – недовольно выпятил губу Валмон, – не представляю, в отличие от вас. Почему этот парень до сих пор ходит в сержантах, и с какой стати с ним должен возиться я, когда Проэмперадор Олларии – вы?
– Как-то в голову не пришло! После смерти сестры в столице никого не осталось… То есть не оставалось от Талига, его высокопреосвященство не мог, а я – бывший мятежник.
Граф Бертрам величественно поморщился.
– Ваше бестолковое бескорыстие было бы чудовищным, не уравновешивай оно корыстную глупость немалого стада. Если предсмертную волю Катарины еще можно ставить под сомнение, то выбор Алвы обжалованию не подлежит. Как и ваши решения.
А ведь точно! Приказ Проэмперадора вправе отменить только регент, но Ворон против производства Дювье возражать не станет.
– Благодарю за совет, я так и сделаю.
– Не забудьте указать надлежащие дату и место. Оллария. Число любое между смертью ее величества и бунтом. Что вы знаете об овцах?
– О ком? – Эпинэ показалось, что он ослышался.
– Об овцах. – Внушительный перст указал на примыкающие к лесу постройки, прошлой осенью их не было. – Исключительно полезные животные. Впрочем, лучше убедиться лично, это нас не слишком задержит.
– Я в вашем распоряжении.
– Вы трогательны. – Валмон шевельнул поводьями, и рыцарский мерин послушно зашагал к деревянным воротцам, он чудесно обходился без войн и прочих турниров. Любопытно, где таких еще разводят? Копыта – с тарелку…
Ленивое любопытство зевнуло и уронило морду на лапы. Две сросшиеся осени, убоявшись Проэмперадора с его советами, убрались в овраг еще раньше, оставив Иноходцу запах йербы и легкое сожаление о краткости передышки. Завтра все завертится снова, а сейчас пусть будут овцы и тишина.
Лица коснулась паутинка, солнце очередной раз высунулось из туч, будто Клемент из хлебницы. Кажется, с крысами дневное светило еще никто не сравнивал. Можно стать первым, только нет у герцога Эпинэ такого желания! Ему и нужно-то всего Марианна, замок на Грозовом холме и Октавий. Катари не желала для сына ни судьбы короля, ни судьбы Ворона, для сестры счастьем была мирная жизнь в родном Гайярэ, потому она и поняла…
– Эпинэ, – заметил Проэмперадор, когда из совсем уже близких ворот выскочило пятеро, – я назначил вам вполне приличного управляющего, но понимать, что и почему он делает или же не делает, вы должны. Тот же Пуэн осознает, что холмы Лэ созданы для овец, а не для Колиньяров.
– Сударь, – граф на что-то намекает, но понять его впору разве что наследнику, – так вы меня вызвали, чтобы я разобрался в делах… в управлении своими землями?
– Я преследую несколько целей, и намерен начать с наименее значимой. Управляющего Пуэна и его помощников вы помните?
– Не уверен. Солдат я запоминаю лучше, и потом…
– Вам было не до того, – согласился Валмон, слегка шевельнув рукой. – Чудовищная победа, мерзкие союзники, инцидент с гоганами… Тем не менее, не справляйся управляющий со своими обязанностями, вы бы его запомнили хотя бы потому, что вам пришлось бы самолично добывать лекарей, простыни и фураж. Когда нужное находится сразу, не задумываются, каких усилий это кому-то стоит. Лучшие слуги и лучшие губернаторы незаметны. Посторонитесь.
– Простите. – Иноходец вынудил полумориска отшагнуть, давая дорогу паре здоровяков с чем-то вроде малярной лестницы красного дерева, еще один молодчик в черном и зеленом взял под уздцы и не думавшего гарцевать мерина. Созерцать спуск почти божества на землю Робер не стал – вспомнил, что граф не терпит, когда за ним подглядывают. Тоже спешившись и предупредив подскочившего парня, что фамильярностей Дракко не потерпит, Эпинэ двинулся вдоль изгороди, за которой толкались и блеяли остриженные овцы, серые с черными мордами и ногами. Загон упирался в сараи, у которых волей-неволей пришлось обернуться, чтобы узреть нечто вроде малого королевского выхода.
Проэмперадор, опираясь на трость, шествовал тем же путем, что и Робер, следом ползла разномастная свита. В Старой Эпинэ граф передвигался с бо́льшим трудом, и, пожалуй, с тех пор он несколько похудел. Дед, годами предрекавший «проклятому Бертраму» смерть от собственного жира, пришел бы в неистовство.
