Пробуждаясь без посторонней помощи, виконт гнусно радовался отсутствию Алвы или кого-нибудь в этом же роде, но радость иссякала после бритья – в крайнем случае после первой чашки шадди. Рокэ не только не давал высыпаться, он делал бытие ярче и, при всех своих кульбитах и обмороках, надежнее. И уж всяко при Вороне «павлины» были бы сговорчивей… Ну да и сейчас должно выйти неплохо!
Попробовав пальцем воду, Валме поискал глазами зеркало и нашел. Такое же гайифское, как и часы, – а еще в комнате имелись соплеменные подсвечники-удоды, с полдюжины разнокалиберных ваз, набитых аляповатыми восковыми цветами, четыре чудовищные скульптурные группки и очень недурные шкуры, на которых были развешены сабли и кинжалы, опять-таки весьма приличные. В целом же спальня как нельзя лучше сочеталась с посетившими Марселя предутренними грезами.
– Это просто прелестно – столько золота сразу,
И часы так подходят к умывальному тазу…
– Ди-и-дина-ди-и, – тут же откликнулись польщенные часы. Была половина первого, и внизу у «стала», среди гор мяса и рек вина, ждал казарон Муллухт. И это не считая дороги, которая тоже ждала и, пожалуй, даже манила – только будет ли она манить после завтрака по-кагетски?
Марсель с подозрением ущипнул пузо, но оно пока вело себя смирно, то есть почти отсутствовало. Натягивая рубаху, виконт заметил две привязанные к спинке кровати ленточки – зеленую и желтую. Ночью они вились в косах увеселявших хозяйского гостя кагеток. Бурраз как-то упомянул, что, если женщина довольна, она, уходя, оставит мужчине ленту для волос, а если разочарована, неумеха найдет в своей обуви какой-нибудь фрукт или овощ посочнее. Дам было три, и виконт старательно вытряхнул сапоги, но знака неудовольствия в них не обнаружил. Значит, третья красотка если и досадовала, то не слишком. Валме попробовал догадаться, кому он угодил не до конца, однако гостьи были слишком похожи, чтобы их различать.
– Виконт, – позвали из-за двери, – виконт, вы проснулись?
– Я даже побрился, – похвастался Марсель. – Входите, Дуглас, хотя вообще-то нам пора выходить. И завтракать.
– Этого-то я и боюсь, – признался бывший мятежник. – Не поверите, я почти хочу в Агарис, там мы так славно голодали!
– Человеку свойственно превозносить прошлое в ущерб настоящему, – припомнил чью-то сентенцию Валме. – Лично я гостеприимством господина Муллухта скорее доволен. Для такой глуши очень и очень неплохо. Как вам здешние красавицы?
– Не знаю, не пробовал.
– Жаль, что не зашли вчера, мы бы премило провели время. Помнится, Готти как-то вступил в полемику с тремя философами, им не нравилось, когда одним – всё, а другим – ничего. Хотя вру, им не нравилось что-то другое…
– Если вы думаете, что казарон не прислал мне своих наложниц, вы ошибаетесь. Скреблись, как кошки, только я их не впустил. Это же дикарство какое-то…
– И что с того? – отмахнулся бывший посол. – Не принимать подарков – неприлично и недипломатично. Если ваш пес притащит вам что-то ненужное, вы же его не обидите?
– Я не собираюсь заводить собаку, – засмеялся Темплтон. – И козла тоже, кстати сказать.
– Без собаки вам никогда не познать себя до конца, – пригрозил Марсель. – Козлы же даруют нам чувство полета! То, что рожденный ползать не может летать, – глупость, просто нужно на кого-то сесть.
– У меня отличная лошадь, – выкрутился Дуглас, – и очень прыгучая. Не козел, но не каждый полумориск догонит, не говоря уж о линарцах. Адуаны, по сути, вывели новую породу, осталось ее назвать, описать и начать продавать. Кончится война, займусь – не выгонять же из Темплтона дядю с семейством, а жить на что-то нужно.
– Можно еще торговать саграннскими сырами, – посоветовал Валме и глянул на часы. До следующего ди-и-дина оставалось две минуты. – Идемте, пока не забренчало.
– Я, пожалуй, от хозяйского общества воздержусь. Нам с Пьетро можно, он монах, а я – смиренный начальник эскорта и жду курьера от генерала.
– Тогда присмотрите за моей собакой. Тесть нашего хозяина склонен к философии, а Котик в диспутах бывает излишне категоричен.
Закрывая дверь, Марсель заметил привязанную к ручке снаружи оранжевую ленту. Третья девушка осталась так довольна, что решила поведать об этом всем.
2
Пистолеты Матильда заряжала по утрам, и делала это с тем непередаваемым чувством, с каким обладательницы стройных ножек и роскошных волос натягивают чулки и берутся за гребень. Красотки любят это проделывать на глазах у любовников и любимых мужей, вот и алатка возилась с оружием при Бонифации, а тот смотрел, что-то мурлыкая себе под нос.
День обещал быть славным, неплоха была и ночь, проведенная в поместье казарона средней руки – как и большинство его собратьев, шумного и гостеприимного. Шум усугублялся гостящей родней и тем, что хозяин в недавней заварухе не прогадал со стороной: два его законных сына и трое побочных вовсю служили Баате. Дошлые отпрыски уже принесли любящему отцу кое-какие выгоды, а ожидалось еще больше – ведь на землях сторонников Хаммаила сейчас такое происходит, о-о-о! Может, и сыновьям какие-нибудь владения достанутся, ведь столько их глупых хозяев расстались со своими пустыми головами, и еще многие расстанутся! А если и нет – все равно Баата своих верных сторонников не забывает, да и добыча в покинутых поместьях неплоха. В общем, есть повод порадоваться жизни и разделить эту радость с друзьями казара, которых, несомненно, привел в Мрыхзжак если не сам Создатель, то кто-то из его главных ангелов.
Радость выражалась надежным дедовским способом – казарон закатил в честь гостей пир. В Черной Алати попить-покушать тоже были не дураки, однако витязям до гостеприимного Муллухта было что Бочке до мориска, хорошо, хоть кагетские жены после полуночи оставляют своих мужчин веселиться на свободе. Матильду, разумеется, никто из-за стола не гнал, только сидеть рядом с хозяином и не жрать смог бы разве что святой Эдуард. Или не Эдуард – жития принцесса помнила скверно, но какой-то болван, оказавшись на пиру у северных варваров, продолжал блюсти пост и блюл, пока взбешенный хозяин не разрубил упрямого гостя пополам, отчего случилось неземное благоуханье, а потрясенный варит незамедлительно перешел в эсператизм. Святой, правда, обратно не сросся.
– Эй, – окликнула Матильда, – твой высокопреосвященств, кого зарубили на пиру за отказ от мяса во время поста?
– Дурака, – благодушно откликнулся выспавшийся Бонифаций, – и богохульника к тому же. Воссесть за чужой стол и испортить людям обед есть невежество и гордыня. Творящий же сие именем Его свершает богохульство и отвращает вкушающих от Создателя. Ибо как чтить отца, что попрекает детей своих сладким куском?
– Я бы тебе сказала как, – хмыкнула Матильда, – только ты по-алатски, как я по-кагетски… Хорошо, что мы здесь заночевали, но второй ужин будет слишком, а ведь наш хозяин не из самых богатых.
– Самых мы объехали, ибо всему есть предел: и желудку, и времени. Идем, душа моя, ибо тот, по чьей вине стынет мясо, немногим лучше твоего святого.
