Приутихшая было пальба – похоже, и впрямь резались врукопашную – вспыхнула снова, теперь немного дальше от площади и улицы с домом виноторговца.
– Бацуты бешеные, похоже, у них получается!
– Прошу прощения, – не понял любезный хозяин, – что вы имеете в виду?
– Ничего!
Очень хотелось послать к заставе и свою роту охраны, но Карло решил не горячиться. Сил хватало и так, а если какая-нибудь кучка мятежников вдруг окажется слишком хитрой и отчаянной… Чего-чего, а рисковать своей головой в провинциальном городишке, откуда до морисков еще месяц добираться, совершенно не тянуло, да и Гирени вечно просит поберечься.
Карло честно себя берег, а звуки боя постепенно стихали, уступая место плеску фонтана, резким птичьим крикам и лошадиному фырканью. Осторожничать и дальше смысла не имело, а доклады лучше принимать среди трупов. Если ты, само собой, хочешь удержать корпус в руках.
Капрас махнул рукой, подзывая свитских.
– Едем. Посмотрим там…
Возвращаться в этот дом он не собирался, уж больно неприятной вышла проведенная здесь ночь. Остатки недоумения, злости, обиды на придурков, из которых он год делал и почти сделал вояк, липли к золоченой бронзе, мрамору и шпалерам. Карло знал, что, если когда-нибудь вновь увидит картину с пастухом и охотником, третьим на ней будет поганый Брацас, не видимый никому, кроме потерявшего два батальона маршала.
4
Смотреть на площади оказалось не на что: пустота, мусор и никаких следов боя. Послужившее ночным пристанищем для спятивших бунтовщиков аббатство прикидывалось непричастным, только в серой каменной ограде у дальнего угла виднелся широкий пролом.
– Второй, – уточнил у Агаса маршал, – за поворотом?
– Да, – подтвердил Левентис и поморщился.
Вторая дыра была куда больше первой, обвалившаяся стена почти перегородила улицу – пришлось проезжать по одному, прижимаясь к уютному желтому забору, за которым на два голоса надрывались собаки. Хозяева молчали. Добродетельная Кирка вряд ли до конца поняла, что творится, но на всякий случай держала ворота, двери и оконные ставни закрытыми. И все равно зеваки по улицам шлялись. Любопытство – оно вечно, а уж в провинции и с непривычки…
Капрас не сразу понял, что парочка явно прогулявших до утра влюбленных разглядывает труп, но именно этим «голубки» и занимались. Через полсотни шагов валялось еще трое покойников, судя по всему, зарубленных – светло-зеленые гарнизонные мундиры обильно заливала кровь из широких ран; чуть дальше глядел в небо четвертый мертвец. Этого закололи, обломок пики так и торчал из подвздошья.
Привычная ко всему маршальская лошадь, настороженно поводя ушами, переступила обычное по военному времени препятствие. Будь это в Фельпе, Кагете, даже в, побери его Леворукий, Бордоне, Капрас остался бы спокоен, но в центре Гайифы?! И не в лесу, не на большой дороге, даже не на захваченной спятившими душегубами мельнице – во втором городе провинции…
– Агас, вы что-то понимаете?
– Впереди – сенной рынок, наверное, основная драка была там.
– Я не о том…
– А… Господин маршал, я ничего не понимаю! Не могу понять… Это Гайифа, я не сплю, не пьян, не сошел с ума, я все это вижу, только этого быть не может. А оно – есть!
Стук копыт и многоголосый гомон впереди, за перекрестком. Гапзис все же успел перекрыть путь в предместья, пока бунтовщики прорывались узкими переулками, тесня растерявшихся стрелков. Прорвались, но дальше не прошли, так здесь и остались.
– Кто-нибудь, подержите коня.
Ветер успел развеять пороховой дым, а трупы были слишком свежими, чтобы смердеть, пахло разве что подсыхающей кровью, но рыночные мухи уже приступали к пиршеству.
– Агас, найди… Леворукий, имя забыл… Стручок этот чернильный… Пусть дует к своему градоначальнику и скажет, что можно убирать. Объясни только, как хоронить, чтоб воду не изгадить, – вряд ли они здесь знают.
– Они и не должны. – Физиономия гвардейца была грустной и почти растерянной. – Не Кагета…
Мухи жужжали, трупы лежали, живые – кто вытаскивал своих раненых, кто обыскивал убитых, кто просто бродил между покойниками. При виде маршала копошащийся среди смерти народ прекращал свои дела и привычно вытягивался в струнку. Капрас всматривался в хмурые рожи, словно видя их впервые. Вот эти, выжившие, кто они? Чего от них ждать сегодня ночью, завтра, на марше, в бою?
Он в своих людей верил, школил их, ругал, злился, но верил – и корпус это доверие оправдывал. Пока не вошел в боголюбивую, чтоб ее, Кирку.
– Господин Карло, – пробормотало сзади, – господин Карло, я хотел бы разобраться…
– Ах, разобраться? – Этот… клирик что, так и будет болтаться под ногами?! – В чем?
– Здесь сражались, но я не военный.
– Неужели, святой отец?
Чтобы понять, что за схватка кипела у обелиска с правилами имперской торговли, маршалом быть не требуется, достаточно понюхать пороха. Непривычному тут либо блевать, либо падать, либо, зажмурившись, бежать прочь, но упрямец, хоть и позеленел, желал знать. Что ж, пусть знает!
– Вот те, кого скосили первые залпы. – Карло злобно ткнул хлыстом вправо. – Трупов много, стреляли хорошо. А дальше – те, кто дорвался-таки до ближнего боя. Тут в дело пошли пики и алебарды.
Вал из человеческих тел наглядно демонстрировал, где Гапзис выстроил свою пехоту.
– Дальше подкрепления прибывали с обеих сторон, побоище расплескалось на соседние улицы и захлестнуло весь рынок. Кто-то из мятежников пробовал улизнуть, как те пятеро, которых мы нашли первыми. Таких добивали кавалеристы…
– Кажется, я понял, – пробормотал клирик и, по-женски подобрав полы сутаны, потащился в самую гущу покойников. Маршал поморщился и пошел рядом, вспоминая предыдущий день и вопли Брацаса. «Бросаете, гады, на съедение дикарям!», «Чего мы в Паону попремся?!», «Там есть кому воевать!», «Свой бы дом защитить!..».
Он был бы даже по-своему прав, если б вел себя не как пьяная скотина. И так большой и грузный, субполковник словно бы еще распух, попытка его скрутить кончилась ничем, а когда догадались стрелять, было поздно. Брацас уже задурил голову двоим адъютантам, а на его крики во двор ввалились предводительствуемые немолодым теньентом солдаты. И, что хуже всего, эти были не из местных.
Теперь перебежавший к Брацасу теньент, отчего-то в одном сапоге, валялся на рыночной площади. Прошлой осенью он пришел в корпус вместе с кипарскими рекрутами, надеялся выслужить повышение. Выслужил. Пулю в грудь и распоротое брюхо.
– Теперь он свой дом уж никак не защитит, – раздельно произнес отец Ипполит, – и не свой – тоже. Отпевать не буду. Грех.
– Да вроде ж мятежников всегда отпевали.
– Эти, по сути, самоубийцы. Самоубийц нельзя.
