– Ты могла бы просто спросить!
Каркольф с трагической миной на лице подошла еще ближе.
– Но… знаешь ли… в постели люди часто обещают такое, что потом вряд ли согласятся выполнять…
– Я, кажется, начинаю что-то понимать во всем этом г…не!
Брови Каркольф сошлись на переносице. Раздражительная мать, глубоко недовольная тем, что дочь никак не желает отказаться от своего заскока.
– Послушай, я понимаю, что эта ночь выдалась тяжелой, но, в конце концов, все для всех закончилось хорошо. Ты в расчете с Хоральдом, я в расчете с Хоральдом, и мы можем…
Шев почувствовала резкий ледяной спазм в животе.
– Постой, что значит ты в расчете с Хоральдом?
– Ну… – На лице Каркольф мелькнула тень недовольства тем, что она позволила себе проговориться, но тут же она принялась хлопать в ладоши, как цирковой фокусник, отвлекающий внимание зрителей от подготовки трюка. – Так уж получилось, что за мной тоже был небольшой должок, а он был в долгу перед верховной жрицей, так что, сама понимаешь, рука руку моет – мы помогли друг другу разобраться с трудностями. Это же истинно стирийский подход, правда ведь, Шев? Но дело не…
– Значит, ты продала мою подругу, чтобы заплатить свой долг?
Если Шев рассчитывала, что Каркольф от стыда сдуется, как проткнутый бурдюк, то она ошибалась.
– Джавра – это же погибель всему! – Каркольф подошла еще ближе и наставительно воздела перст. – Все время, пока она находилась здесь, тебе грозила опасность снова ввергнуться в ее безумие, как это раз за разом случалось с тобой! Тебе было необходимо избавиться от нее. Нам было необходимо. Это твои слова, которые ты говорила в этой самой комнате!
Шев скривилась.
– Но я же вовсе не этого хотела! В смысле я хотела этого, но совсем не так…
– А как иначе? – осведомилась Каркольф. – Ведь ты сама ни за что не решилась бы на это. И сейчас прекрасно все понимаешь. И тогда понимала. И потому сказала мне. А мне пришлось сделать это ради тебя.
– Значит… Значит, ты оказала мне добрую услугу?
– Полагаю, что да. – Каркольф подошла вплотную. Честная, скромная… прямо торговец, предлагающий тебе самую лучшую сделку всей твоей жизни. – И еще я полагаю, что, когда у тебя будет время подумать обо всем этом… ты согласишься со мною.
Она улыбнулась, глядя сверху вниз; даже сейчас, босиком, она была выше ростом, чем Шев. Улыбка победительницы. Выигравшей в споре. Доказавшей свою правоту.
Приняв испуганное молчание за согласие, она протянула руки и взяла лицо Шев в ладони. Заботливая любовница, думающая только о счастье своей партнерши.
– Только ты и я, – прошептала она, наклоняясь вплотную. – Лучше, чем прежде.
Каркольф присосалась к верхней губе Шев. Потом прикусила зубами нижнюю, оттянула, почти до боли, и отпустила. Послышался чуть слышный шлепок. Голову Шев заполнил тот самый аромат, но в нем больше не было сладости. Только кислятина. Резкая. Тошнотворная.
– А теперь позволь мне одеться, и мы отправимся забавляться.
– Забава – твое второе имя, – прошептала Шев, больше всего желая оттолкнуть ее. Оттолкнуть, а потом еще как следует врезать кулаком в лицо.
Шев не очень-то любила быть честной сама с собой. Да и кто это любит? Но если она позволила себе хотя бы на мгновение ощутить боль, то причиной ее было вовсе не предательство Каркольф. Тот, кто носит за пазухой змею, не должен удивляться, когда она кусает тебя. Дело было в том, что Шев вдруг осознала: нет под самодовольной улыбчивой маской Каркольф никакой тайной сущности. Там всего лишь следующая маска, а потом еще одна и еще. Для каждой из ролей, какие ей понадобится играть. Дающие ей все, чего она захочет. Если у Каркольф и есть какая-то потаенная сущность, то она тверда и неуязвима, как кремень.
У нее не имелось первого имени, которое можно было бы узнать.
Всего несколько часов назад Шев с готовностью убивала ради этой женщины. Сама готова была умереть ради нее. Сейчас же она не испытывали ни любви, ни вожделения, ни даже сильного гнева. Лишь печаль. Печаль, разбитость и сильное, очень сильное разочарование.
Она заставила себя улыбнуться.
– Ладно. – Она заставила себя положить ладонь на щеку Каркольф и заправить за ухо прядь ее золотых волос. – Одевайся. Но обещаю, что это понадобится ненадолго.
– Ох, обещания всегда приводят меня в трепет. – Каркольф мазнула кончиком пальца по носу Шев. – Я никогда не знаю, можно ли им верить.
– Это ведь тебе нужно лгать, чтобы жить. Я всего лишь ворую.
Каркольф, как всегда прекрасная и спокойная, улыбнулась ей от двери спальни.
– Совершенно верно.
Как только она скрылась из виду, Шев подхватила сумку и вышла из квартиры.
Она даже не стала закрывать за собой дверь.
Освобождение!
Предуведомление издателя
Листы бумаги, на которых был записан этот фрагмент, измятые, покрытые пятнами различного происхождения и чуть ли не протертые насквозь, были найдены после смерти в возрасте восьмидесяти пяти лет прославленного биографа, эпикурейца и поэта Спиллиона Суорбрека (библиография его трудов поражает своим объемом, однако среди них следует особо выделить восемнадцатитомную «Жизнь Даба Свита, грозы дикого Пограничья» и книгу «Великая герцогиня злодеяния», представляющую собой эпическую поэму, в которой романтически переосмысливается биография Монцкарро Муркатто), в его старом ботинке, где они затыкали дыру в подошве.
Факт? Игра воображения? Сатира? Источники происхождения и предназначение рукописи остаются совершеннейшей загадкой, однако ее все же впервые опубликовали, причем вместе с эксцентричным комментарием, написанным иным почерком, не похожим на витиеватый, с резким наклоном почерк автора. Умозаключение читателя? Оценка критика? Вердикт издателя? Об этом судить вам и только вам, дорогой читатель…
Настоящий правдивый отчет очевидца об освобождении города Эверстока из-под власти закоренелых мятежников силами Роты Щедрой руки под командованием прославленного Никомо Коски составлен вашим покорнейшим слугой Спиллионом Суорбреком.
Эверсток, лето 590 года
Что могу я изложить посредством своего недостойного пера касательно этого великого сердца, этого надежного друга, этой видной собою персоны, этого неустрашимого исследователя, достойного государственного деятеля, бесподобного фехтовальщика, прославленного дамского угодника, а также, по случаю, капитана-морехода, известного скульптора-любителя, признанного знатока искусства, непревзойденного пловца на короткие дистанции и воина-поэта, знаменитого солдата удачи Никомо Коски?
Он был человеком великих достоинств, наделен был экстраординарными способностями, как умственными, так и физическими, острым умом и способностью немедленно приступить к делу походил на лисицу, но при этом был наделен милосердной кротостью, коей позавидовала бы даже нежная голубка. Он был щедрым другом, всегда готовым посмеяться и снисходительным к ошибкам, но и неумолимым врагом; его равно любили и страшились по всему Земному кругу, где не существовало неведомых ему земель. И все же, невзирая на великие его достижения, коих хватило бы, чтоб заполнить жизнеописания пяти выдающихся персон, не имелось в нем ни следа чванства или тщеславия, и он всегда стремился достигать большего, делать лучше, целиться выше, и, хотя его командование в ходе нескольких дюжин победоносных кампаний было по большей части безупречным, он нередко терзался тем, что воспринималось им как раскаяние и разочарование в былом. «Раскаяние, – как он однажды сказал сему недостойному хроникеру, – отчетливо запечатленное на его благородном лике вкупе с бесконечной скорбью, – это цена моей профессии».
