Она мне доверяла. Со мной ей было комфортно, физически комфортно, скорее всего, потому, что между нами не было эротического напряжения, как с Лео. Лео человек властный, уверенный в себе… мудак, каких поискать… Но он знает, чего хочет, и всегда добивается, чего хочет… Это весьма привлекательная черта. Мне кажется, привлекательная. Когда-то мы были любовниками – еще в школе. Не знаю, как он к этому относился. Но для меня это было по-настоящему.
Мими с ним рассталась – на год. Я ничего не предпринял. А потом он попросил меня съездить к ней и уговорить вернуться к нему. Вдруг оказалось, что сам он не может. Тогда-то я понял, как для него это важно. Он был искренен в кои-то веки, без своего вечного самодовольства. И я поехал ее возвращать, и мне кажется… нет, я уверен… и сейчас тоже уверен, хотя прошло столько лет… что в те выходные мы с Мими влюбились друг в друга. Но я оказался последним трусом.
Ксено отпил еще виски, но не проглотил, а отошел к раковине в углу и выплюнул все, что набрал в рот. Он обернулся к Пердите, вытирая губы тыльной стороной ладони, и как-то разом утратил всю свою небрежную элегантность. Он сделался просто усталым и пьяным мужчиной с налитыми кровью глазами.
– Он отправил ребенка ко мне, а меня не оказалось на месте. Понимаешь, что это значит? МЕНЯ НЕ ОКАЗАЛОСЬ НА МЕСТЕ.
Пердита сидела, не шевелясь. Как добыча. Как добыча, которая затаилась, спасаясь от хищника.
– Больше незачем лгать, – сказал Ксено. – Теперь уже незачем. Потому что прошлое не изменишь. Ты хочешь знать правду? Да, кажется, хочешь. Вот тебе правда. Меня не оказалось на месте. Я был здесь. В этом доме. Я был здесь, когда Тони Гонсалес приехал ко мне с ребенком. Лео мне написал по электронной почте. Я ему не поверил. А когда все случилось, я подумал, что Тони просто вернется домой вместе с девочкой и отдаст ее Мими. Я не знал о деньгах. Лео отправил мне деньги, чтобы меня оскорбить. Он мог бы перевести их на мой банковский счет, и я тут же отправил бы их обратно. Но он передал мне наличные. Целый портфель наличных. Такое большое «УТРИСЬ». Но кто-то узнал о деньгах. Наверное, им передал информацию кто-то из сотрудников банка. По криминальным стандартам это были совсем не большие деньги, но выкрасть их из отеля не составляло труда. Легкая добыча. Жаль терять то, что само идет в руки. Но все пошло не так, как было задумано.
– А что сделала Мими?
– Мими? Иди сюда. Смотри.
Они завернули за угол и вышли на Сен-Жюльен-ле-Повр. Высокие, тихие здания смотрели темными окнами в темноту.
И лишь высоко-высоко, под самой крышей, теплился крошечный огонек в маленьком окошке.
– Мими живет здесь. Но она больше не поет. Не эта Мими… не та, что в игре… а настоящая, в реальной жизни.
Ксено умолк на мгновение и продолжил:
– Если бы я мог отменить случившееся… А потом я подумал, что сделал свой выбор, потому что не мог выбрать что-то другое. Потому что меня-то, по сути, и не было. Выбирать было некому. Свобода воли проявляется только тогда, когда ты сильнее мгновения, в которое пойман. Речь не о судьбе. Я не верю в судьбу. А ты веришь?
Он не стал дожидаться ответа.
– Наши привычки и страхи делают выбор за нас. Мы – алгоритмы самих себя: если тебе нравится это, то, скорее всего, и вон то тоже понравится.
– Не в игре, Ксено, – сказала Пердита. – В реальной жизни. Мими умерла?
– Лучше спроси, жива ли она до сих пор, – сказал Ксено. – Нет, не жива. В том смысле, в каком «быть живым» означает «жить». Включить тебе ее песни? Хочешь послушать?
– Она записывала свои песни?
– Смотри, вот она.
– Она беременна.
– Да. Это та самая ночь. Когда Лео попытался убить меня во второй раз. Когда родился ребенок.
– Лео живет в Лондоне?
– Да. Теперь он исправился. Стал прямо ангел. Жертвует деньги на благотворительные проекты в помощь детям. Сейчас найду его в Гугле. Voilà! Или eccola! Его мать была итальянкой. Папа – немец. С виду Лео похож на немецкого банкира, а ведет себя как итальянский мафиози… Паршивые деньги в паршивых портфелях, наезды на человека… Вот, смотри: «СИЦИЛИЯ – ПОТОМУ ЧТО ЛЮБОВЬ СТОИТ ДЕНЕГ». И вот список проектов, которые они поддержали: строительство школ, рытье колодцев, стипендии для одаренных детей, закупки медицинского оборудования для больниц. Весьма впечатляюще. Но Лео умеет производить впечатление. Впрочем, есть что-то, что говорит в его пользу, и иногда я даже верю, что он огорчается искренне: он больше не женился.
На огромном, во всю стену экране Ксено открыл фотографию Лео, а Мими продолжала петь:
– Он падает, падает… он влюбляется, как падает в бездну.
Ксено сказал:
– У Лео пристрастие к пропастям – он обрушил всю свою жизнь. И меня прихватил, когда падал.
– Как тебе нравится упиваться жалостью к себе, – сказал Зель.
Ксено обернулся к нему.
– Зель… я тебя не заметил.
– Все, как всегда, – усмехнулся Зель.
– Зель, мы можем поговорить? – спросил Ксено.
– Нет, не можем. Не можем, потому что не говорим, и не говорим, потому что не можем.
– Где тебя этому научили? На философском?
– Тебе обязательно нужно ударить в ответ? Да еще побольнее?
Ксено оперся руками о край стола.
– Зель, если бы я мог все изменить…
– Речь не о прошлом, – сказала Пердита. – Нельзя изменить то, что в прошлом. Но изменить настоящее можно.
– Похоже на надпись на магнитике для холодильника, – сказал Ксено.
Зель сказал:
– Ты считаешь себя героем, сломленным обстоятельствами? Но ты попросту трус. Ты управляешь собственной жизнью, избегая ее: отношений, детей, людей. Ты не умеешь любить, вот и все. Разыгрываешь из себя благородную и трагическую фигуру, но ты не трагичен и не благороден, ты просто жалок.
– А ты? – спросил Ксено. – Ты вдруг стал настоящим экспертом в любви?
– Ему не надо становиться экспертом, – сказала Пердита. – Надо просто пытаться любить.
Она подошла к Зелю и взяла его за руку. Ксено кивнул, улыбнувшись улыбкой, на улыбку совсем не похожей.
– «Любовь – неведомое имя тех рук, что ткут рубашку из огня, и нет того огня невыносимей».
Он снял футболку. У него на плечах были шрамы. Он расстегнул пояс и пуговицы на джинсах и снял и их тоже. Повернулся спиной к Зелю с Пердитой и спустил трусы.
На его бедрах виднелись побледневшие красные линии – шрамы после операции по восстановлению тазовых костей. Но он хотел показать не шрамы. Он хотел показать татуировку.
Два крыла, выраставшие из копчика и обнимавшие туловище с боков.
– Я думал, что умею летать, – сказал Ксено, – но умел только падать.
