Лео и Ксено вернулись из кухни. Кло пришел из прихожей.
– Моя сестра, – сказал он с неприкрытой, бесхитростной гордостью.
Паст начал импровизировать, насыщая мелодию сочными басами.
ТЫ ПРОСНЕШЬСЯ И ЗАПОЕШЬ:
ТВОЙ ПАПА БОГАТ.
ТВОЯ МАМА КРАСИВА
[8].
В тот же день, ближе к вечеру, когда все собрались на ужин за большим столом в кухне и стали рассказывать свои истории, Паулина на минуточку вышла и забронировала билет на первый же утренний поезд в Париж.
Ксено заметил, что Паулина ушла. Он поднялся из-за стола, застыл в нерешительности и в итоге подошел к разделочному столу и взял еще порцию пирога с курицей. Зель тоже накладывал себе добавку.
– Зель, – сказал Ксено, – как думаешь, мы можем поговорить?
– О чем? – спросил Зель, не глядя на Ксено.
– О том, что я испоганил себе всю жизнь. Что ты мой сын и я тобой горжусь.
Зель так и не посмотрел на него. Он вернулся к столу.
Ксено налил себе вина. Потом подошел к раковине, вылил туда вино и достал из холодильника бутылку минеральной воды.
Половина пятого утра. Все спят, не спит лишь Паулина. Она тихонько выходит на улицу, совершенно пустую в такой ранний час, и идет за угол, где ее ждет такси. Не у самого дома, а за углом. Чтобы никто не проснулся, чтобы никто не узнал.
Но Ксено тоже не спит. Он знал, что она уезжает. Услышав тихий щелчок замка, он подходит к окну. Потом садится за стол и открывает ноутбук.
Там, в игре, он стоял на холодной улице и смотрел вверх, на окно Мими, всегда темное. В эту ночь у него не было крыльев.
В ее окне горел свет.
Коль это колдовство…
Паулина спустилась в метро и доехала до Сите.
У собора Парижской Богоматери она спустилась на набережную и целый час ходила туда-сюда между кассами прогулочных катеров и каналом Сен-Мартен.
На набережной было людно. Люди сидели в кафе. Группа скучающих школьников, утомленных историей собора, дожидалась vedette к Эйфелевой башне. Закрытые до вечера теплоходы-рестораны дремали у причалов. Смотрители парков подключали поливальные установки на зеленых газонах.
Это она? Говорят, это она.
Паулина подходит к миниатюрной женщине в огромном пальто, неподвижно стоящей у парапета и глядящей на воду. Паулина достает из сумки простую пластиковую папку размером А4. В папке лежит нотный лист, исписанный от руки. С заголовком «ПЕРДИТА».
И жизнь продолжается, независимо от нашей радости и отчаяния, от счастья какой-то одной женщины, от потери какого-то одного мужчины. Мы не знаем, не можем знать, что происходит с жизнями других. Мы даже не знаем, что происходит с нашей собственной жизнью, за исключением отдельных деталей, с которыми мы в состоянии справиться. То, что меняет нас навсегда, происходит без предупреждения. И никогда не узнаешь заранее, что будет дальше.
Это мгновение не отличается от остальных, но именно в это мгновение вдруг разбивается сердце или, наоборот, исцеляется. И время, такое устойчивое и уверенное, вдруг впадает в неистовство. Как мало времени нужно, чтобы изменить целую жизнь, а чтобы понять изменения, порой не хватает и целой жизни.
Пусть звуки музыки ее пробудят
ХоллиПоллиМолли приехали в Лондон.
Лео справлялся со своими переживаниями, развернув бурную деятельность, чтобы можно было притвориться перед собой, что у него все под контролем.
«Твоя музыкальная группа. «Отчужденные», да? Зови их сюда!»
Пердита связалась с Холли по Скайпу, а Паст позвонил их отцу.
Лео сказал, что оплатит билеты, но отец девочек был непреклонен: одних он их не отпустит, им нужен сопровождающий.
– И кто с ними поедет? – спросил Кло. – Своим друзьям я в таком деле не доверяю.
– Я могу позвонить одному человеку, – сказал Паст. – Он навещал меня в больнице.
– Придется им спать в одной комнате, Лео, – сказала Паулина. – У меня в доме уже нет места.
– Паулина! Мы живем в столице мира. Здесь есть отели. Каждому, кто приезжает в Лондон, вовсе не обязательно останавливаться в твоем доме.
– А чем плох мой дом?!
Паулина похудела, обновила гардероб и стала улыбаться гораздо чаще.
– Ты счастлива, да? – спросил Лео. – Да, точно счастлива. Потому что ты перестала покупать одежду в «Марксе и Спенсере».
– Счастлива? – Паулина пожала плечами. – Счастье, это для гоев… но, наверное, я… у меня… да, это квелл.
– Я когда-нибудь научусь понимать, о чем ты говоришь? – сказал Лео.
А потом вдруг спросил:
– Так что там с Мими?
– У сефардов есть поговорка…
– Даже не сомневаюсь…
– Дай времени время.
ХоллиПоллиМолли репетировали в Раундхаусе вместе с Пердитой и Пастом, и вдруг кто-то захлопал в ладоши в зале. С освещенной сцены было не видно, что происходит в затемненном зале, но вскоре из сумрака выступила знакомая фигура и помахала рукой Пасту.
Это был Автолик.
– Пердита, привет! Я слышал, ты нашла своего папу.
– Я его и не теряла. Он здесь, со мной.
– Какая хорошая девочка… Вот бы мои дети были такими.
– Я не знала, что у вас есть дети.
– Давайте по одной истории за раз, иначе у нас тут начнется «Тысяча и одна ночь».
ХоллиПоллиМолли снова запели, а Паулина ушла ненадолго и вернулась с огромным пакетом, набитым сандвичами.
– Есть хочу, умираю! – воскликнул Автолик. – Спасибо, барышня. Большое спасибо.
Он вгрызся в багет с сыром и ветчиной.
– Это кто? – спросила Паулина. – Он тоже поселится у меня?
Зель и Пердита гуляли по городу. Шли, держась за руки, сквозь жаркий вечер.
– Никто не поверит, если кому-нибудь рассказать, – проговорила Пердита. – Еще месяц назад мы были нормальными людьми.
– Думаю, это все из-за нас, – сказал Зель.
– В смысле?
– Я уже говорил… и в этой, и в другой жизни… в той, которую они сломали, и в этой, которую они сломать не могли, потому что не знали о ней… мы все равно были бы вместе. И будем вместе.
– Прямо как в Голливуде.
– Судьбу придумали не в Голливуде.
