Запись оборвалась. Лена и Андрей молча смотрели друг на друга и боялись нарушить тишину, повисшую в комнате.
– Как ты думаешь, – Андрей заговорил первым, – с чего вдруг она решила копаться в этом деле? Ведь о том, что она не дочь Стрелкова, Жанна узнала после того, как впервые встретилась с твоим отцом.
– Угу, подтверждение из ЗАГСа мне теперь точно ни к чему. Думаю, Жанна нашла какие-то бумаги, в которых обнаружила несоответствия. Стрелков и мой отец были знакомы давно, он мне сам это сказал, и Жанна решила обратиться к нему. Не знаю, зачем отец сказал ей правду, но думаю, это была такая некрасивая месть. Он сказал: «Валерка не умел быть благодарным», думаю, в этом все дело. Он сказал Жанне правду, чтобы отомстить Стрелкову. Только вот за что?
– Попробуй с матерью поговорить.
Лена даже отшатнулась.
– Ты что? Она слышать об этом не хочет.
– Выбери момент, – спокойно посоветовал Андрей. – Я ведь тебя знаю, будешь изводить себя мыслями. А так хотя бы выяснишь все раз и навсегда.
Лена медленно кивнула. Они еще долго сидели, глядя на давно умолкший диктофон, как будто ждали, что из цифрового нутра раздастся голос, который расставит наконец все точки в этой запутанной и страшной истории.
Люди во сне беспомощны. Она смотрела на спящего человека и думала: «Надо же, я еще способна испытывать жалость. Жалость – не ненависть, не горечь, даже не страх перед неминуемым и неотвратимым наказанием. Именно жалость, такую щемящую, берущую холодной рукой за горло. Но я должна, должна… Есть вещи, простить которые невозможно». Рука нащупала пистолет в кармане длинного вязаного кардигана, палец лег на спусковой крючок. Патрон уже давно был заслан в ствол, оставалось только вынуть руку и выстрелить, даже не целясь. Но что-то останавливало, не давало этого сделать. Лицо спящего человека было таким родным. Столько лет было родным… Как сложно теперь выполнить то, к чему она шла много месяцев. Много тяжелых месяцев, почти два года. Но если не сейчас, то все, уже никогда. Придется жить, постоянно чувствуя себя трусливой овцой, не способной на поступок. Нужно брать себя в руки и действовать.
А как же быть с этой жалостью? Она затопила все внутри, пожирала ее, стучала в виски: не делай этого, не делай. Пистолет оттягивал карман, казалось, что на бедре под джинсами в том месте, к которому прилегала ткань, саднит ожог. Она сдула со лба челку, свободной рукой заправила за ухо упавшие на щеку волосы и снова посмотрела на спящего. Нет, она справится, она сильная. То, что он сделал, не должно остаться безнаказанным. Почему он жив? Почему он столько лет жив-здоров, наслаждается каждым днем и совершенно не испытывает угрызений совести? Так быть не должно. И если не закон, тогда она. Потому что она для него теперь закон. Она судья, прокурор и палач.
Внезапно он открыл глаза и вздрогнул.
– Жанна? Что ты здесь делаешь?
– Ничего.
Звук его голоса, казалось, вернул ей решимость. Она вытянула вперед руку с пистолетом и с ненавистью смотрела в лицо, на котором отразился ужас:
– Жанна!.. Что ты делаешь?
– Восстанавливаю справедливость.
По его взгляду она поняла, что он знает, о чем речь.
– Погоди, я объясню… – он стал приподниматься на локте, но она уперла дуло пистолета ему в лоб и прошипела, наклоняясь:
– Молчи. Мне не нужны объяснения. Я все уже себе объяснила и все поняла.
Он вдруг обмяк и сказал равнодушно:
– Дура. Будешь гнить на зоне.
– Ты об этом уже не узнаешь.
Она зажмурилась и нажала на спусковой крючок.
Открыть глаза она так и не смогла. Не хотела видеть то, что осталось на подушке и спинке кровати.
Сделать над собой усилие и нажать на спусковой крючок еще раз оказалось куда проще.
Лена ехала к матери впервые за долгое время. Она долго уговаривала себя, что сделать это необходимо хотя бы для того, чтобы до конца понять, что же на самом деле произошло между отцом и Стрелковым. Ей нужно было знать, почему отец так жестоко обошелся с его приемной дочерью. Лена не сомневалась: мать непременно припомнит ей ее собственные попытки докопаться до этой правды и пусть косвенно, но снова обвинит в том, что отец покончил с собой.
Мать открыла почти сразу. Молча впустила дочь в квартиру, жестом пригласила пройти в комнату. Лена устроилась на диване. Начала с нейтральных вопросов о здоровье и работе. Как только от погоды и последних новостей они перешли к тому, что занимало обеих, разговор стал пробуксовывать. Мать никак не хотела обсуждать с ней ничего из прошлого мужа.
– Я говорила, чтобы ты прекратила приставать к нему с этим чертовым Ханом? – Она ходила по комнате из угла в угол растрепанная, поседевшая, какая-то обрюзгшая. – Нет, тебе обязательно нужно было доказать отцу, что он не прав! Что, доказала? Счастлива? Получила старшего советника юстиции?
– Мама, прекрати! – Идея задавать вопросы о прошлом отца и Стрелкова уже казалась Лене крайне неудачной, но отступать было поздно. – Я ни в чем не обвиняла папу. Но мне нужно знать, раз уж все это всплыло.
– Что ты хочешь знать, что? – Мать остановилась перед ней и сложила руки на груди – приготовилась к защите.
– Только то, откуда папа так хорошо знал все о Стрелкове.
– Господи, да они сто лет были знакомы с этим идиотом! Только папочка твой, слава богу, умудрился не влезть по уши в дерьмо, как приятель его закадычный. Хотя нахлебался брызг, которые от Стрелкова летели. Ведь это он сосватал отца в адвокаты к Клинчу. Рекомендацию дал! И понеслось! Да ты знаешь, как я жила все эти годы? Я по сторонам оглядывалась! Я каждый день ждала, что его убьют! Каждый день! Но Денис упрямый был – дружба превыше всего!
Она задохнулась, села в кресло и принялась обмахиваться платком. Лена помолчала, прикидывая что-то.
– Допустим. Тогда объясни, я не понимаю. Зачем он Жанне выложил всю правду и о ее настоящих родителях, и о том, что Стрелков, мягко говоря, не очень как человек?
– Да денег Валерка остался отцу должен! – выкрикнула мать и закрыла лицо руками. – Денис ему помог избежать наказания, сделал новые документы с другим годом рождения. Он все о нем знал: и что Стрелков людей за деньги убивал, и что Жанну удочерил, совесть, вишь ли, его замучила. Когда у Стрелкова закончились деньги – ты ведь понимаешь, что все это не даром делалось, – отец одолжил ему крупную сумму. Валерка клялся, что отдаст, но так и не отдал. Больше я ничего не знаю. Хотя нет, постой. – Она вдруг убрала руки от лица и подалась вперед. – Однажды в конце 1990-х, когда уже устаканилось вроде все, Валерка приехал к нам, и лица на нем не было. Я краем уха слышала: какие-то бумаги личные у него пропали. Что-то он там писал, потом хватился и не нашел там, куда положил. Испугался так, как будто в этих бумагах было что-то важное.
