Под кроватью в пыльном сумраке таинственно поблескивала выпуклым боком стеклянная банка. Мне показалось или на самом деле, но внутри банки прятался еще более густой клубок мрака…
– Раечка, а почему ты банку не закрыла? – спросила я, и голос мой предательски дрогнул.
Подруга внимательно посмотрела на меня и не сразу ответила:
– Так ведь он же не пришел…
Мы на мгновение замерли, глядя в глаза друг другу и наливаясь холодным ужасом. Не выдержали и с визгом выскочили в дверь.
Упали на диван в большой комнате.
– Ты чего? – спросила Раечка, тяжело дыша.
– А ты чего? – У меня стучали зубы…
В прихожей стукнула дверь.
Мы одновременно взвизгнули, зажмурились и прижались друг к другу.
– Рая! – раздался знакомый голос, послышались шаги. Подруга облегченно вздохнула. Мы открыли глаза и уставились на дверной проем.
– Ты дома? – зачем-то спросила Раина мама, заглядывая в комнату.
Я поздоровалась. Она кивнула:
– Здравствуй, Глаша. Ужин приготовила? – обратилась к дочери. – Сейчас отец придет.
– Картошку сварила, – отозвалась Раечка, проворно вскочила и побежала на кухню.
Я догнала ее у печки:
– Ладно, пойду я, не буду мешать.
– Ага, до завтра… Приходи на горку.
Глава 3
На крыше
От Раечкиного дома до нашего – три двора пройти. Новогоднюю слякоть скрепило морозом, припорошило снегом – хорошо! Вдоль заборов, посыпанная битым кирпичом и золой, – отличная тропинка.
Из окон оранжевый свет, и гирлянды мигают, на тропинке причудливые длинные тени, дальше по улице одинокий фонарь. Изредка лают собаки, глухие заборы, ни одного человека навстречу.
Казалось бы, чего бояться? Но почему-то чудится среди теней движение, мерещатся злобные маски, припавшие к старым доскам забора, среди мельтешения огоньков гирлянд вдруг вспыхивают адским пламенем красные глазища.
Какая я впечатлительная…
Иду и стараюсь шутить сама с собой. Ведь глупо же быть такой трусихой…
Треснула ветка, что-то шмыгнуло в темноте из-под ног, резкий короткий вопль.
Ноги стали ватными, я так и села в сугроб.
С забора на меня пялился соседский котище.
– Васька, ты что, офигел?! – погрозила ему кулаком и вылезла из сугроба.
Побрела дальше, отряхиваясь и ругая себя. Кот проводил меня гневным взглядом. С его точки зрения – это мы, неуклюжие люди, вечно попадаемся под лапы и мешаем жить.
Вот он – наш дом. Дотянулась рукой, повернула деревянную щеколду, отворила калитку. Во дворе темно. На веранде лампочка не горит. Только окна в большой комнате чуть подсвечивают – телевизор работает.
Ошибиться трудно – дорожка бетонная до самого крыльца.
Я уже поднялась по ступенькам, взялась за дверную ручку, как вдруг… Я посмотрела налево, просто так, машинально, сама не знаю зачем – мы часто не можем объяснить свои поступки, тем более такие незначительные.
Я чуть повернула голову и посмотрела…
В глубине двора у нас летняя кухня, небольшой домик – одна комната с печкой и окошком, остроконечная крыша, под стрехой ласточкино гнездо, на чердаке сено. Так чудесно было спать на летнем сеновале, так пряно пахло сухими травами, продубленными солнцем!..
Картинки воспоминания пронеслись мгновенно.
На крыше кто-то сидел, на самом ее коньке. На ночном небе отчетливо проступало темное пятно, очертаниями напоминающее то ли крупную птицу, то ли кота, тоже не мелкого.
Поморгав, я посмотрела еще раз – никого.
Но почему-то стало страшно, спина похолодела, как будто там, прямо за мной, стоял кто-то и сверлил недобрым взглядом… Чужое ужасное присутствие ощущалось так отчетливо: еще мгновение – и нечто жуткое прикоснется, схватит, уволочет в ночь, в темень непроглядную, туда, откуда нет возврата…
Охваченная ужасом, почти лишенная воли, я толкнула дверь и, ввалившись в сени, захлопнула ее за собой, лязгнула засовом, прижалась спиной… Сердце бухало по ребрам, вот-вот выскочит, ноги ватные.
Отдышалась, бормоча:
– Вот дура, чего испугалась… нет там никого…
* * *
Бабушка сидела у стола и читала книгу. Подняла голову на звук шагов и открывающейся двери:
– Глаша?
– Я… – Сбросила ботинки, повесила куртку. – Ба, тут совы живут?
Она подняла голову, поправила очки:
– Живут, конечно.
– А зимой?
– И зимой, – ответила бабушка. – Они спать не ложатся.
Понятно: значит, я видела крупную сову или филина. Они же ночные птицы, бесшумные, летают неслышно.
В большой комнате приглушенно бормочет о чем-то полусонный телевизор. Дед ушел спать и забыл выключить.
Я стелю себе на диване, но спать не хочется, еще и десяти нет. По одному из каналов идет невнятный ужастик без начала и конца. Хорошо, что я скачала заранее несколько книг, к тому же в недрах шкафа живут древние романы в темных переплетах с пожелтевшими страницами и роскошными иллюстрациями – трепетные красавицы в шелках и бархате, кавалеры в камзолах и шляпах с перьями, битва индейцев с ненавистными бледнолицыми, рыцарский турнир, несущиеся всадники с тяжелыми копьями наперевес…
Полустертые тиснения имен: Фенимор Купер и Жорж Санд, Александр Дюма и Роберт Льюис Стивенсон, Вальтер Скотт и Джек Лондон… Их всего несколько десятков, но они потрясающие!
Может быть, Гоголя?
Нет, почти наизусть знаю.
Трогаю пальцами корешки, вытаскиваю наугад:
А. К. Толстой «Избранное». Открываю и читаю – «Упырь».
Как раз соответствует настроению.
Бал был очень многолюден. После шумного вальса Руневский отвел свою даму на ее место и стал прохаживаться по комнатам, посматривая на различные группы гостей. Ему бросился в глаза человек, по-видимому, еще молодой, но бледный и почти совершенно седой…
Непривычный текст, как бы нарочно замедленный, изобилующий мелкими деталями и подробностями, устаревшие слова и выражения – мне приходилось вчитываться, я старалась представить себе бал и бледного Рыбаренко с его жутковатым рассказом о мертвецах, затесавшихся меж живыми.
– Смотрите-ка, как смешно прыгает этот офицер, – сказала толстая девица. – Эполеты так и бьют по плечам, того и гляди пол проломает…
Я рассмеялась, потому что плясун был очень маленького роста, а подпрыгивал как кузнечик, все выше и выше.
Руневский танцевал с Дашей, толстую девицу пригласил маленький офицер, все кружились, и люди, и вампиры, мелькали лица, подрагивало пламя свечей, вспыхивали бриллианты, и все двигалось, шуршало, пламенело.
