Женька села в кровати. В теле была непривычная легкость – в голове, руках, ногах и даже животе.
Сквозь шторы на просвет виднелся силуэт. Существо перемещалось по подоконнику, словно примеривалось – прыгнуть за окно или в комнату.
Женька сбросила с кровати одеяло, подошла к окну и отдернула штору. Варфоломей посмотрел на нее с сожалением и, разинув пасть, попытался отрыгнуть съеденное.
– Ты чего? – прошептала Женька.
Варфоломей кашлянул, дернулся всем телом и покосился на цветок. Это был папоротник. Кустистый такой. Раньше. Сейчас его словно подстригли кривыми ножницами.
– Мама! – ахнула Женька. – Вафля с ума сошел!
Мама пришла как-то очень быстро. Выросла за спиной Женьки и тоже уставилась на цветок.
– Он папоротник сожрал.
– А ничего удивительного, – спокойно отозвалась мама. – Зима. Животные дичают. А психи активизируются.
– Это весной психи активизируются. Сейчас январь.
– Да? – Мама глянула на календарь. – Ну и ладно. Ты как себя чувствуешь?
Вопрос удивил. Когда это Женька себя плохо чувствовала?
– Ты ничего не помнишь?
Женька оглянулась. Варфоломей тяжело кашлянул, натужно разевая пасть.
– Что я должна помнить? – прошептала Женька.
– Как же! Вчера! Тебе в школе стало плохо. Зайцева тебя домой привела. И ты сразу спать легла.
Женька села на кровати и обхватила голову руками.
Да-да, что-то такое было. Она кричала. Женька похлопала себя по бокам. Чувство такое, словно что-то из нее вынули.
– А еще?
– Рита заходила утром, сразу же как ты ушла. Просила свои украшения забрать.
Женька посмотрела на стол. Он был пуст. Да, там что-то оставалось. Ритины, Полинины…
Стало тревожно, и Женька забралась под одеяло, повернулась к стене, стала водить пальцем по рисунку.
– А перед этим еще медиум приходил. Помнишь? Ты его с лестницы столкнула.
– Я?!
Женька вела и вела пальцем по узору. Он закручивался, ветвился. Выпадал в сторону лепесток.
– А перед этим девочки к тебе в гости заходили, ты с ними подралась, вы Софью Павловну уронили, она ногу сломала.
– Опять я?
Рисунок обоев стал блестеть – так старательно водила пальчиком Женька.
– Ты орала, что тебя хотят убить. Мы с папой за продуктами ходили, возвращаемся, а ты с картой бегаешь.
С картой!
Женька вскочила, дернула томик Пушкина. Пусто. Пиковой Дамы в «Пиковой даме» не было.
– Женя? Ты что? Хочешь почитать?
Мама с удивлением смотрела на синюю книжку и профиль поэта.
– Я хочу… – собиралась сказать «умереть», но не стала. Упала на кровать, потянула подушку на голову. Она не могла все это вспомнить, но мама говорила, и картинки всплывали перед ней. Медиум, сидящий на ступеньках. Перепуганная Полинка, которой она пытается вцепиться в горло. Бледная Зая, что-то ей говорящая. Удивленный папа, которого она только что обвинила в том, что он ничего не понимает. Софья Павловна отчитывает ее за грубость. И вновь папа со стаканом кефира в руке. И Вава, стоящая спиной к окну. И Рита, прикрывающаяся от нее свернутым ковриком.
Женька застонала и попыталась втиснуться в узкую щель между кроватью и стеной. Не поместилась.
– Тебе плохо? – испугалась мама. – Женя!
– Нет, мне уже не плохо, – прошептала Женька. – А что еще было?
– Ты проспала почти сутки, – забормотала мама. – Не двигалась. Я звала тебя – ты молчишь. Я так за тебя переволновалась!
Рядом чихнули. Варфоломей сидел около кровати, дергал головой, разевал пасть и мучительно выплевывал из себя воздух. Папоротник выкашливал. Бедолага.
– Вафля, – позвала Женька. – Чужой ушел, да?
Кот мотнул мордой, посмотрел мимо хозяйки.
Бедный кот, несчастный верный Вафля. Он ее защищал сколько мог. Нервничал, страдал, но не уходил. Почти облез весь.
– Мешает, да? Мы его увезем! – заторопилась мама. – Я уже созвонилась. Лариса на пару дней возьмет. Папа сейчас на машине…
Женька откинулась на подушку. Все, больше обвинений она не вынесет.
– Вафлю увозить нельзя, – четко произнесла она. – Он помощник. Коты ходят по границе мира живых и мира мертвых. Это я в книжке прочитала, – она показала Пушкина.
– Ты бредишь, – возмутилась мама и сграбастала кота в охапку.
Мама распахнула дверь. В коридоре было непривычно темно, пахло чем-то тяжелым. Из-под вешалки грохнулся бубен.
– Что это, мам?
Мама выглянула, все еще держа Варфоломея в руках:
– Ладан, солнышко. Нехорошие мысли отгоняет. Медиум советовал.
– Ты же говорила, он шарлатан!
Звонок в дверь не дал маме ответить.
– Это врач! Я сейчас.
Женька сползла обратно под одеяло. Какой кошмар! Какой ужас!
В прихожей с грохотом что-то покатилось, а потом послышался возмущенный мамин голос:
– Нет! Я вас не пущу! И не мечтайте! Не смейте переступать порог моего дома! Стойте! Что за самовольство? Что вы тащите?
Решительный мамин настрой не остановил пришедшего. Он оказался в прихожей и все твердил: «Это важно!» Голос был почти знаком. Но чего-то не хватало, чтобы вспомнить окончательно.
Дверь распахнулась.
Рубашка в клеточку! Точно. И еще костыль. Перебинтованная нога.
– А чего это у вас тут? – потянул носом медиум и недовольно скривился.
– Демонов изгоняем, – вздохнула Женька, выбираясь из-под одеяла.
– Вы не так все делаете! – всплеснул руками медиум. Взлетел костыль. С вешалки посыпались шапки. – Я долго думал! Вот!
Парень сбросил с себя рюкзак. Он подозрительно громыхнул железками. Из рюкзака стали появляться вещи. Свернутый коврик, рулоны бумаги, колокольчики, связки чего-то… каких-то браслетов и снова бубен. Медиум сунул в руку Женьке тряпичный мешочек:
– Держи! И постарайся в ближайшее время с ним не расставаться.
Женька похрустела содержимым. Мешочек был бледно-розового цвета.
– Клевер с места, где стояла виселица? – уточнила она.
– При чем тут виселица? – Медиум на секунду прервал свое движение – он как раз расстилал квадратный коврик. Рисунком на ковре были два пересекающихся треугольника. – Сушеный чеснок. Он очищает мысли.
Женька чихнула.
– Эти браслеты тебе надо носить на себе. – Он сгрузил Женьке на колени звякнувшие цепочки. Были здесь и знакомые перчики с глазами, и голубые горошинки, и миниатюрные трилистники клевера. – А сейчас мы очистим пространство…
