Гуров смотрел на Михно и слушал его рассказ. Ничего необычного в этой истории не было. Скорее всего, это закономерный финал, о котором в молодости начинающие воры не думают. Они полагают, что вся их жизнь будет сплошным удовольствием и приключениями. А потом возвращаются из колоний после второй, третьей ходок с полным ртом гнилых зубов, с незалеченным туберкулезом, с раком или СПИДом, с больными почками, сердцем. А часто и вот так, покалеченными.
Все они считали, что воровское братство незыблемо, что оно полно романтической взаимовыручки и держится на святых воровских законах. А потом зона бьет им под дых заскорузлым от крови и нечистот кулаком, да еще припечатывает сверху так, чтобы твоя челюсть клацнула о чужое грязное колено. Образно, конечно, но именно так и ломают слабых в зоне. Много существует способов подчинения себе, способов сделать зависимым, вечным должником. Сломать, искалечить морально и физически, чтобы одному или двум авторитетам жилось вольготно и не прекращался поток чая, денег, алкоголя, наркоты и других источников удовольствия, которые обеспечивают вот такие сломленные, задавленные, растоптанные подчиненные.
Так же поступили и с Михно. Его долго не трогали, готовили компромат, на случай, если он умудрится пожаловаться кому-то повыше в уголовной иерархии. А когда доказательств набралось достаточно, ему рассказали, что мастер цеха просил Михно вырезать поделки не для себя и не для продажи. Они шли «хозяину», то есть начальнику колонии, который ими украшал свой кабинет, а потом при случае хвалился своими кадрами и дарил эти работы гостям, нужным людям, своим вышестоящим начальникам. И Михно обвинили в том, что он ссучился, что имеет дела с администрацией зоны, а за это якобы его не трогают, не придираются, как к другим по поводу мелких нарушений, не сажают в ШИЗО. Мол, Михно прекрасно знал, кому изготавливает свои безделушки.
Он возмутился и попер буром там, где надо было поступить умнее. Заслужив погоняло Махно, созвучное с его фамилией Михно, он решил, что стал ровней другим ворам. Даже сам себя в разговоре пытался называть вором. Ему прощали, потому что ждали удобного момента, чтобы начать ломать. И этот момент настал. Его спровоцировали на агрессию, и он кинулся выяснять отношения, доказывать и… угрожать. Тогда прозвучало короткое «укоротите его», и двое здоровенных «быков» схватили Михно и бросили на пилораму. Он смутно помнил, как с визгом бешено вращающаяся фреза рванула плоть его ноги. Наверное, природой так предусмотрено, чтобы сберечь рассудок, она отключает сознание. Потом только сплошной кровавый туман вперемешку с периодической нестерпимой болью, от которой он выл и сходил с ума, когда ему изредка делали укол.
Гуров смотрел, как подергивалось лицо Михно, и думал о том, что этот человек сам, сознательно всю свою жизнь шел вот к такому финалу. Могло быть еще хуже. Могло не оказаться таланта резчика по дереву, не оказаться сильной воли, и Михно, начав пить, сейчас бы уже умер где-то у дверей винного ларька в этой вот деревне. Или под колесами автомашины, переходя пьяным ночью шоссе.
– Получается, что я на всех в обиде, – проговорил Михно. – И на воров в обиде, и на ментов в обиде. Только на себя одного я не в обиде.
Гуров удивленно посмотрел на уголовника. К чему он клонит, что хочет сказать этой странной фразой? Правда так считает?
– Ладно, ты на меня так не смотри, – уже другим тоном заговорил Михно. – Я просто, наверное, испугался, когда тебя увидел. Все снова нахлынуло, подумал, что вот все по второму кругу начинается. А дурак я сам, и только я. Так чего ты пришел, Гуров?
– Узнал, что ты здесь живешь, что не сидишь… зашел посмотреть.
– Вот так и живу. Руки кормят. Снова, – усмехнулся Михно. – Раньше замки вскрывали, а теперь вот красоту режут. И, представляешь, люди хорошо платят. А мне много и не надо. Мне бы покоя немного и тишины. Так-то вот, Гуров.
Хлопнула железная калитка, и сыщик с трудом сдержал естественный порыв резко повернуть голову на звук. По дорожке к дому шла миловидная женщина с густой проседью в волосах, держа в руках трехлитровую банку с молоком.
Кивнув Гурову, женщина легко взбежала по ступеням веранды и поставила банку на верстак, ловко смахнув передником стружки.
– Вот, Аркаша, молочка тебе принесла, – сказала она, поправив чистую тряпочку, которой была накрыта банка. – Ты его в холодильник поставь, только не высоко, не надо, чтобы ледяное было. А вечером я хлеб испеку. А вы хотите свежего молока? – неожиданно обратилась к Гурову она, глядя на него по-доброму, но все же настороженно. Наверняка историю жизни Михно она знала.
– Нет, спасибо. – Лев решительно поднялся. – Спешу! А так бы с огромным удовольствием. Знаете, с детства люблю молоко с теплым хлебом. Еще раз спасибо. До свидания! Будь здорово, Аркадий!
Он неторопливо пошел к калитке, думая по дороге, что в личной жизни у Михно, кажется, все складывается. Просто так, без стука молочко не приносят, просто так от калитки разрешения спрашивают войти. Когда Гуров вышел в переулок, там прогуливался, внимательно озираясь по сторонам, Артемьев да жарилась на солнце его машина.
А за приоткрытой калиткой соседнего дома уже стояла та женщина и смотрела на них. Гуров подошел к ней и представился:
– Меня зовут Лев Иванович. А вас как?
– Ольга Ивановна, – с готовностью ответила женщина и тут же с болью в голосе спросила: – Вы его снова заберете, да? За старое?
– За старое? – переспросил Гуров, удивившись, как точно эта женщина поняла, кем является на самом деле гость Михно. – Мне кажется, что за старое он расплатился сполна.
– Да, расплатился. Именно расплатился, – горячо заговорила Ольга Ивановна. – Большую он цену заплатил. Вы не смотрите на протез, на то, что ноги нет. Это самая малая плата. Вы ему в душу загляните. Там ведь черно все от неверия в людей, от обиды. Он ведь только-только отходить начал, он ведь зверюшек и цветы вырезает теперь, а не просто узоры, на решетку похожие.
– Вы знаете, за что он отсидел? – спросил Гуров.
– Все я знаю. Мы здесь все знаем друг о друге.
– Ольга Ивановна! – Гуров облокотился на каменный столб в проеме и задумчиво, по привычке почесал бровь. – Ответьте мне на один маленький, но очень важный вопрос.
– Отвечу, – храбро заявила женщина.
– Скажите, по-вашему, Аркадий способен снова совершить преступление?
– Никогда! – горячо ответила она. – Ударить может, крепко побить может, если кто… или из-за меня. Но чтобы снова воровать и грабить… Этого он никогда больше не сделает. Он ведь считает, что это как бы кара небесная ему за все содеянное. У него душа замерзла, тепла просит. Никогда он больше не сделает того, что делал в молодости. Он детей любит. Вы бы видели, как он на них смотрит. Он ведь почти год, как вообще за ворота дома не выходит. Мать похоронил, так бобылем и живет. А заказы и материалы ему сюда привозят, тут и работает.
– Спасибо, Ольга Ивановна, – кивнул Гуров и зашагал к машине.
Ну, вот, думал он, все косвенные доказательства перевесили сомнения. Не станет Михно заниматься местью. Некому больше мстить. Если уж говорить образами, то прежний Михно давно умер, может быть, в муках в больничной палате. И там же родился, когда боли улеглись, новый Михно. Нет, поправил себя Лев, не новый, а как раз тот, какой он на самом деле и есть. С болью с него сползла эта воровская шкура, и душа обнажилась.
