Но если бы!.. Если бы дали хоть день, хоть час малый!.. Если бы хоть не вживе, плотью, а духом, во сне, как умеют только боги, полететь туда и сказать, что он, их вожак, до конца остался вожаком стаи и, даже умирая, исполнил свой долг!.. Пусть знают — он нашел место, где его стая будет жить по своим обычаям, не тревожимая воинственными соседями, спокойно и свободно. Дали б силы увести людей… Конечно, уйдут не все — хорошо, если половина, природные лесовики, которым тесно на Руси. Пусть уводит стаю хоть тот же Медведь — с его силой никто не захочет спорить — или Волчонок… Почему-то неотвязнее прочего думалось о нем. Как он там?.. Не верилось, что его кто-то из стаи захочет обидеть, но все-таки — как мало он для него сделал! Как много не успел!.. Судьба не просто дарила его напоследок всеми дарами, какие может пожелать человек, — хотела, чтобы он пользовался ими, и обиделась, когда поняла, что ее щедрость пропадает втуне. Дала бы хоть день, хоть час — ему бы хватило сердца и на Росу — пусть немного погреется столько лет мерзшая возле него, — и на Волчонка — пусть оттолкнет, но узнает правду о себе… И стая… Пусть помнит его…
…Осень в тот раз наступала медленно, неохотно, с дождями и промозглой сырой погодой. На репищах в грязи и лужах спешили убрать репу и ту огородную овощ, которую еще не сгубили дожди. Если не шел проливной дождь, с неба непременно сеяла мелкая морось. Редко когда ветер раздвигал облака, показывая людям небо, чтоб не вовсе от него отвыкали. Потом разрывы смыкались снова, и опять бесконечно лилась вода. Она до срока смыла с расцветившихся было под старость года деревьев яркие краски, и березы на всхолмии над берегом Невы стояли голые, понурые, словно выставленные на позор захваченные викингами молоденькие пленницы, и так же опускали нагие плечи и вздрагивали от порывов ветра, как от ударов плети. И капли влаги стекали по их телам, как горькие слезы.
Осенью все притихло, пережидая мокрую погоду. Ждали снегов и морозов, как благословения богов, но по всем приметам зима ожидалась такая же неприютная и оттепельная.
Со дня исчезновения вожака Волчонок присмирел. Первые дня три-четыре он молчал, уходил от бесед и полюбил стоять на стене, глядя вдаль. Воинские забавы, которым предавались лесовики, чтобы не ржавели мечи и не иссякали в бездействии силы, его более не прельщали, и он обходил их стороной. Потом и вовсе увял и день ото дня становился все тише и смирнее, словно зарядившие как раз в те дни дожди по капле выдавливали из него само желание жить.
Медведь, с которым и правда за место вожака никто не решился спорить, первым заметил, что с парнем творится неладное. Он попробовал переговорить с Недоноском, но тот лишь отмалчивался и глядел мимо лесовика больными глазами старой собаки, и Медведь отстал.
Завершался месяц листопад. Деревья роняли последние листья, и мир выцвел, побурел и затих. Перестали идти даже дожди — все ждало первого снега.
Волчонок в эти дни слонялся по крепости, как тень, и его тревога не осталась незамеченной стаей. Как-то сразу всплыло все — таинственное ночное исчезновение вожака, его долгое отсутствие, все вскользь оброненные слова и мельком отмеченные знамения. По всему выходило одно: Тополь или бросил свою стаю, уйдя за неведомым, или с ним стряслась беда. Ползший за спинами шепоток язвил Недоноска не хуже прямой хулы или насмешек. Но если прежде он мог бы ринуться на обидчиков с кулаками, то теперь только сжимался в комок, лелея свою боль, как калека изувеченную руку.
Его сперва жалели, а потом перестали — лесовики не любили долгой скорби, привыкнув терять близких. Поэтому вся стая удивилась, когда однажды, собравшись на вечерю и вступив в гридницу, все увидели, что против места вожака стоит и ждёт их Волчонок.
Со дня исчезновения Тополя стае не приходилось часто ходить в походы, кроме как раз или два сплавал на «Туре» Медведь с дружиной, а потому Тополь еще оставался вожаком. Случись поход — и его место в гриднице за общим столом было бы занято тем же Медведем, который пока сидел на своем. Но сегодня более месяца пустовавшее место оказалось занято.
Расправив плечи, Волчонок стоял у стола, в молчании ожидая, пока стая не стряхнет с себя оцепенение и не рассядется. Недавно пришедшие служить отроки, накрывавшие на столы, замешкались — кому подавать первый хлеб. Волчонок опередил их, взяв ломоть сам, но не преломил, начиная трапезу, и стая волей-неволей молчала и ждала. Под их взглядами Недоносок опустил глаза.
— Вожак наш… попал в беду, — услышали его голос. — Ему грозит гибель, а может, она уже так близка, что поздно пытаться что-то сделать. Но я не могу больше сидеть здесь и ждать неизвестности. Я иду за вожаком!
— Откуда тебе ведомо, что с вожаком беда? — спросил Всемил.
— Не знаю, — ниже клоня голову, сознался Волчонок. — Но что-то мне говорит, что ему плохо и что мы ему нужны.
Люди переглянулись, не веря услышанному.
— Думай, что говоришь, — осадили его из задних рядов, где сидели старшие кмети, помнившие еще предыдущего вожака. — Жить надоело?.. Мыслимое ли дело…
Волчонок поднял глаза — и говорившему приморозило к нёбу язык: столько огня горело во взгляде Недоноска.
— Не хотите — так я один иду! — глухо рявкнул он. — И вас с собой не зову!
В гриднице поднялся сдержанный гул. Старшие кмети покачивали головами, фыркая в усы по поводу зеленой молодежи, которая норовит вылезти вперед стариков и попутно топчет дедовские обычаи. Молодшие, опоясанные недавно, помалкивали. Отроки — те и вовсе проглотили языки и только втягивали головы в плечи. Под этот гул Волчонок, что так и стоял с непочатым хлебом, схватил свою ложку, каравай и, расталкивая всех локтями, ринулся к выходу.
Не обращая внимания на долетевшие вслед крики, он ворвался в дружинную избу, где нашел на полати свой мешок, и, ворча сквозь зубы, принялся, срывая зло, упихивать в него дорожный припас. Прихваченный хлеб уложил вниз, а сверху оставил место для снеди, которую надеялся добыть в поварне. Облегчая кузовок за плечами, новенькую, откованную кузнецом Полозом по его мерке кольчугу натянул на себя, набросил на плечи полушубок и бережно, как святыню, снял со стены Друга.
Уже одетый и запасшийся припасом, он вышел в быстро спустившуюся ночь. Ворота были закрыты, но ради него их откроют.
Волчонок уже прошел больше половины пути, когда тяжелая ладонь легла ему на плечо, останавливая. Недоносок дернулся, скидывая руку, но вместо этого его взяли за второе плечо и развернули назад.
Сверху вниз на парня глянул Медведь. Он с первого взгляда заметил до белизны закушенную губу Волчонка и заполнившие его глаза злые слезы гнева и сжал его плечи.
— Я не могу бросить тебя одного! — сказал он и, отпустив Волчонка, пошел обратно в дом.
Помедлив, Недоносок вяло двинулся за ним.
В гриднице сдержанный гул уже давно перешел в спор, но он разом умолк, когда, бухнув дверью, ввалился Медведь, из-за спины которого выглядывал Волчонок, озиравший стаю дикими глазами. Он был готов к драке, но Медведь не дал ему и моргнуть — плечом раздвинув повскакавших молодших, прошел к столу и хлопнул по нему широкой ладонью, впечатывая в наступившей тишине:
