— Держись, — потормошил я Ворона. — Я вылезу первым и вытащу тебя.
— Не стоит!.. — отозвался было он, но я уже освободился из его объятий и полез вверх.
Мы выползли на вольный воздух и разлеглись на склоне. Ворон полусидел у самого провала, обхватив голову руками, и, покачиваясь, стонал сквозь зубы. Я осторожно потормошил его:
— Что там было?
Мой наставник встрепенулся, словно его снова схватили змеиные кольца.
— Не знаю, — глухо ответил он. — Сначала мне было страшно, но, когда вы меня засыпали, я почему-то успокоился. Даже хотел крикнуть тебе, что не стоит трудиться и оставлять отдушину — я ведь все слышал… Потом вы ушли, и я… Я долго сидел почти в полной темноте, не выпуская тело Мсты из объятий, потом уснул… Проснулся от того, что она схватила меня… Я думал, что умру во сне, но когда почувствовал ее кольца на своей шее, — Ворона передернуло от отвращения, — я захотел жить. Вспомнил про нож в сапоге… Потом пришел ты… Почему ты пришел?
— Я не мог иначе, — ответил я. — Если бы я уехал и бросил тебя наедине с… этой тварью, я бы не смог жить! Это ведь была она? Мста?
— Она, — вздохнул Ворон. — Ведьма, приходившая за моей душой…
Он поднял голову, оглянувшись на меня, и я увидел, что волосы его, еще недавно совсем черные, сейчас поседели.
— Зачем ты это сделал? — спросил Ворон. — Я был осужден на смерть!..
— Несправедливо! — воскликнул я. — Ты должен сам быть хозяином своей судьбы, не доверяя ее богам!.. Если ты был осужден, то их Суд ошибся! И ты должен заставить их признать это!
Глава 6
Лето кончилось, наступила осень с дождями и ожиданием зимы. Нескончаемой вереницей тянулись на юг птицы. Днем и ночью над Ильменем слышались их протяжные клики — журавли, утки, гуси и разная мелочь перелетная прощались с родиной. Перелетая с озера Нево, стаи приостанавливались на берегах Ильменя, как уходящий человек оборачивается на последнем повороте, чтобы еще раз бросить прощальный взгляд на покидаемый родимый очаг. Молодые вспоминали родину и трепетали перед долгой дорогой в светлый Ирий, старики вспоминали труды прошлых перелетов и старались оттянуть неизбежную встречу с тяготами пути.
На берегу, как вдовы, седели березы и роняли листву. Приникла к земле, выцвела отава. Держался только дуб на Перуновом капище, но и он после того, как отгремели последние грозы и заснул долгим зимним сном бог Громовник, как-то притих и поник, как старик, потерявший сыновей. Раненный стрелой Марены, Даждьбог тоже слабел и все с большим трудом поднимался по утрам на небо. Дни становились короче, и у солнца больше не было сил прогреть землю.
Осень была такой, как обычно, словно не было ей дела до людских тревог.
А вести, доходившие еще с лета в Славенск и только что срубленный Новый Город, коему так и не придумали имени до первых заморозков, были одна страшней другой.
Гибель поселка на речке Каменке и заставы рядом была далеко не единственной бедой того лета. Пройдя Невой и погромив по пути прибрежные починки, десятка три, каб не больше, драккары викингов напали на Русь. Не ожидая нападения от торговых гостей, была захвачена Ладога с пригородками. Часть викингов тем временем прошла берегом моря да реками до самого Чудинского озера, напала на Плесков-град и добралась по реке Смолке до богатого стольного Изборска. Оба града бились и, пожженные, пали. Самые отчаянные и ярые до боев и походов поднялись было рекой Свирью до Онего-озера и прошли Вытегрой аж до самого Бело-озера. Но там их ждали белозерцы вместе со своим князем Вадимом, и викинги, встретив достойный отпор, повернули назад.
Князя Будимира в то время не было в Ладоге — накануне он ушел в поход против двухродного брата своего Вадима Белозерского. До Будимира дошли слухи об усилении Вадима, женившего меньшого брата на дочери одного из мерянских князей. Под его руку вставали все окрестные племена, и Будимир не мог стерпеть усиления соперника — еще помнились усобицы сыновей князя Гостомысла, и его внуки не хотели забывать старого. Будимир прошел уж более половины пути, когда его нагнал на шатающейся лошади гонец со злою вестью о захвате Ладоги и гибели в бою младших братьев князя.
Забыв про высоко залетевшего родича, Будимир повернул назад. В Ладоге под защитой молодшей дружины и половины бояр оставались княгиня Златомира с малолетними сыновьями и младшие братья. От гостей торговых наслушавшись о нравах викингов, Будимир ужаснулся мысли о том, что ждало любимую и детей.
К Ладоге он подъезжал почерневший от бессонницы и свалившегося горя. Одна мысль билась в голове князя — только бы застать жену и детей в живых. Пусть викинги, пусть разор, пусть горькая слава труса — только бы еще раз взглянуть в синие, как вода в Нево-озере, глаза любимой, обнять детей…
До родных ладожских причалов оставалось всего десять верст. Сбившаяся колено к колену дружина — в десятках боев проверенные воины и ближние бояре — шла ходко и молчаливо. Шли на последний бой, умирать за князя и свои семьи. Все слова уже были сказаны, и последнее молчание плотно сжимало губы. Они отверзнутся только один раз — для боевого клича, но никак не для просьбы о пощаде.
Последние версты пролегали густым бором. Исполины дубы, клены и липы стояли плотно, точно витязи в строю. Полумрак царил в чаще, и из его глубины пристально и сурово смотрели на людей нездешние, нечеловеческие глаза.
Шли ходко, глядя вдаль, а потому, когда на изгибе лесной тропы внезапно из-за дерева навстречу шагнул высокий старик, Будимир не успел осадить коня и чуть не налетел на прохожего. Испуганно всхрапнув, жеребец взвился на дыбы, едва не скинув всадника.
Князь протянул было руку к меченосцу Мирославу за оружием, но старик не двигался с места. Опираясь на суковатый посох, он из-под нависающих на глаза седых спутанных волос смотрел в лицо ладожанину. Под их строгим светлым взором Будимир невольно остановился и окинул старика взглядом. Длинная холщовая рубаха с узором по подолу, широкий пояс, с которого свешиваются обереги, босые сильные ноги, литая гривна — и меньшего было достаточно, чтобы признать волхва.
— Прости, старче, — Будимир поклонился в седле, прикладывая руку к сердцу, — не приметил… Спешу я…
— Знаю. — Старик кивнул. — Ждал тебя.
— Почто?
— Слово есть. — Волхв прищурил светлые глаза. — За мной ступай!..
Не прибавив более ни слова, он повернулся и направился в чащу.
Будимир оглянулся на своих спутников. Ближние бояре и воевода тянули шеи, разглядывая старца. Прочие дружинники молча ждали. Почти половина из них поседела в боях, остальные были ровесниками князя, еще не достигшего тридцатилетия. Тихий ропот в их рядах был подобен шороху листвы над головой — люди верили своему князю и считали, что всякое его деяние оправданно. Но сейчас они спешили на бой…
Без слов, прежде чем князь открыл рот, ему по-отечески кивнул ближний боярин Твердята Немирич, служивший еще отцу Будимира. Он и двое его взрослых сыновей держались ближе всех.
