Ложка вожака была вырезана из зуба земляного крота — огромного черно-бурого зверя с торчащими из пасти клыками и длинным хоботом на морде. Охотники-лопари с северного берега Невы как-то отыскали подохшего земляного зверя — перед смертью они всегда вылезают на поверхность и их убивает солнечный свет. Шкуру они взяли себе, мясо наморозили и отдали собакам, а два клыка распилили и принесли лесовикам в дань. Грязно-желтоватая со светлыми разводами кость пошла на разные нужды.
Сейчас ложка, выделявшаяся среди прочих цветом и узором на ножке, лежала на своем месте, но перевернутая выпуклым краем вверх. Само по себе это уже было недобрым знаком, и Тополь боялся коснуться ее, чтобы узнать еще больше. Но вожаку не годится трусить, и он, собравшись с духом, протянул руку…
Как он и ждал, льда в ней почти не было. Недобрая рука судьбы перевернула ее в том миг, когда вода только начала застывать, и большая часть вылилась. Под ложкой и сейчас обнаруживалось пятно вытекшего льда.
Это могло означать только одно: скорую и наверняка страшную смерть! И до новых Комоедиц ему уже не дожить…
Узнав свое будущее, люди понемногу начали оборачиваться на вожака — ведь от его собственной удачи зависит во многом и судьба стаи! — но прежде чем хоть кто-то увидел страшный знак и раньше даже чем сам Тополь решился убрать ложку с глаз долой, чья-то рука быстрее молнии выметнулась вперед — и на место костяной ложки Тополя легла простая деревянная с благодатно намерзшей горочкой. А костяная исчезла в чужом кулаке.
Мгновенно обернувшись, Тополь нос к носу столкнулся с Волчонком. Уже втягивая голову в плечи, Недоносок смотрел снизу вверх с вызовом, в котором чудилось нечто большее, чем упрямство.
— Я… я хотел поменяться, — пролепетал он. — Хотел просить… чтобы ты отдал мне свою… Хотел раньше — не успел…
Засмущавшись, он повесил нос и принялся торопливо сковыривать ногтем из чашечки костяной ложки остатки намерзшего льда.
Он не мог не знать об обычае — ему все успели рассказать. Но именно поэтому Тополь промолчал.
Глава 5
Весна в тот год выдалась поздняя, но дружная. На другой день после празднования Комоедиц захолодало. С севера доползли снеговые тучи, засыпавшие на две седмицы снегом все вокруг. Лишь когда они, истощив силы, убрались восвояси, начало теплеть, но и то ночами долго еще потрескивал мороз. Лишь к празднику Ярилы вешнего стаяли сугробы и робко зазеленела на солнечных склонах первая травка. Береза у обрыва в свой срок пробудилась от зимнего тяжкого сна и украсилась сережками, повесив ветки чуть не до земли. Дождавшись появления первых птиц, с пением отомкнули чрево земли, и женщины-лесовички начали похаживать на репища-огороды, а мужчины стали готовиться к пахоте.
Праздник вешнего Ярилы был днем свадеб у лесовиков — уговорившись еще у священного костра на Комоедицы, юноши и девушки у зацветающих деревьев и просыпающейся земли просили благословения, а у ломающих лед рек — плодородия и сил. Именно в эти дни год назад Всемил и Лана соединились в новую семью.
Зазеленело все быстро, чуть ли не в седмицу оделись листвой деревья, а склоны травой и первыми цветами. Птицы прибывали ночами и, отоспавшись после трудного пути из далекого Ирия, приветствовали новый год и оплакивали не долетевших песнями. Вскрылась Нева, и несколько дней по ее руслу в море ползли, набрасываясь на берега и друг на друга, с отчаянием обреченных льдины. Весна стремительно катилась в лето.
А потом пришло и оно — долгожданное, благодатное, щедрое на труды и дары. В прежние времена, дождавшись, пока на дубу лист развернется в половину ладони, лесовики уходили в походы-набеги. Те стаи, кто хуже перенес зиму, шли первыми — пытаться отбить у более богатых соседей остатки зимних припасов. Сильные и хорошо перезимовавшие стаи посылали своих воинов дальше и больше к иноплеменникам.
Но уже который год стая Ломка Тура в начале лета оставалась дома. Дань, которую в прежние времена приходилось забирать силой, теперь несли и везли им сами поселяне, добираясь порой издалека. Привозили гостинцы и для отроков. Походы совершались от случая к случаю и больше морем и вдоль берега, защищая подвластные земли от набегов урман, свеев и датчан-ютов. Но застаивались в стойлах боевые кони, приученные красться по следу врага, как псы, и уходить от погони в лесных дебрях, путая следы. Мечи и секиры не ржавели в ножнах, но лесовики год от года все тоскливее поглядывали на кромку леса по-над ближними холмами. Здесь не походишь уже набегами по окрестным лесам, врываясь в починки, хватая разбегающихся визжащих девчонок и лихо сшибаясь с защищающими своих женщин мужьями. Те же девчонки, кого в прежние времена везли бы, кусающихся и вопящих, брошенными поперек седла, а потом долго приручали, как диких хорьков, теперь сами висли на шеях и вертели подолами, заигрывая. И не было нужды в грабежах, и отступил навсегда призрак голода. Но что в том радости для того, кто привык к иной жизни — опасной и тяжелой, но неизмеримо более яркой и полнокровной! Для Лесных Всадников в этом мире не было места и оставалось два пути: либо смириться, забыть свой язык и обычаи и слиться со словенами и корелой, переженившись на них, либо уйти… Но куда уйдешь, если о Воротах в родной Йотунхейм знал только вожак, да и тот не мог сказать, откроются ли они еще раз? Потому и ворчали старшие лесовики и с большим пылом и не находящей выхода яростью натаскивали щенят, готовя их к битвам, в которых мальчишкам так и не придется сражаться…
Что же до самих щенят и отроков, то они не мучились сомнениями, к вящему огорчению их родителей и наставников. Как всякая молодежь во все времена, они радовались весне и начавшемуся лету, постигали трудную воинскую науку и улыбались пригожим словенкам из поселка, перешептываясь с ними под ракитами о любви.
Новички прижились в разноплеменной стае легко — уже все привыкли к тому, что на вечерю вместе сходились в гриднице, а в бою укрывались одним щитом лесовик и словенин, корел и отбившийся от хирда викинг, чудин и весин. Стойко Медвежонок стал частым гостем в землянке своего наставника Медведя и уже уговорился со старшим из Медведевых щенят, что если боги будут благосклонны, то в свой черед подросший отрок будет носить копье и щит именно за ним, Стойко.
Что же до Волчонка, то ему спокойная сытая жизнь, когда нечего бояться и не от кого бегать, пошла на пользу. За три неполных месяца он окреп, посвежел и отъелся на добрых харчах Росы. Лесовичка так и продолжала заботиться о нем, несмотря на то что в самый день начала ледохода родила после четырех мальчишек первую девочку и разрывалась в домашних заботах. Первое время Волчонок никак не мог наесться досыта, помятуя о полуголодной жизни после изгнания из Новогорода, и часто забегал в ее землянку после общих трапез. Отъевшись, он раздался вширь, раздобрел и уже не казался заморышем, хотя не подрос ни на волосок и изо всех отроков оставался самым маленьким.
Первое время Тополь не часто обращал на него внимание, хотя само собой разумелось, что Недоносок усыновлен им. Он даже нарочно ставил его, обучая борьбе, против других отроков и даже полноправных кметей, и когда дошло до мечей, то даже не повернул головы, когда узнал, что для маленького ростом Волчонка не нашлось подходящего оружия. Так и рубился тот первое время мечом, на две ладони длиннее нужного, пока кто-то не сжалился и не перековал его.
