А соседи неожиданно вместо того, чтобы под шумок урвать по куску спорных, а то и исконно руберских территорий, вдруг оказались втянуты в творящееся безумие. Подобно чуме или эпидемии бешенства ропот и недовольство расползались в стороны, не признавая государственных границ, и все больше и больше земель орошала кровью братоубийственная война.
Но Хаггар давно уже перестал интересоваться общей ситуацией в стране и за ее пределами. Поначалу еще пытался принимать участие в обсуждении стратегии, но быстро признал, что совершенно бездарен в этой области. Маг, исследователь, естествоиспытатель — да, но не полководец. Впрочем, сейчас от него осталось только первое. На науку, на то, что было для него важнее всего, без чего он не мог себя представить, не оставалось ни времени, ни сил. Диверсионные и силовые атаки — непрерывный бой, переходящий в подготовку к следующему.
Верас не смог бы вспомнить названий тех городков, деревень и невысоких местных вершин, где ему доводилось применять силу, они слились в единую однообразную серую массу. Умом мужчина еще помнил, за что начинал сражаться и чего хотел, но внутри поселилось равнодушное отупение. Он ощущал себя машиной, очень умным и опасным артефактом, послушным воле хозяина, а нынешние его хозяева… Кажется, они сами его боялись и полагали, что Хаггар рехнулся. Во время войны ли, во время побега из тюрьмы или, может, еще раньше, но мало кто не считал его опасным безумцем. Опасным, но до поры полезным.
Самого теневика подобное положение вещей устраивало. Он не желал никому ничего доказывать, и главное, что никто не пытался залезть в его душу и полечить ее. Бывший владетель Верас — потому что сейчас владеть было особенно нечем — точно знал, что находится в своем уме, а безразличием и отупляющей усталостью он пытался заглушить те чувства, что болезненным нарывом зрели внутри.
Да, он не любил людей, презирал основную массу своих сородичей и не ценил отдельно взятую жизнь, если только она не принадлежала ему самому или кому-то из малого числа уважаемых им субъектов. Но вот такого он не хотел никогда в своей жизни. В самом начале он еще искренне желал смерти горстке предводителей бунтовщиков с королем во главе и старался добиться этого, теперь же просто перестал понимать — а против кого он, собственно, воюет? Да что там он, знают ли ответ на этот вопрос те, кто принимает решения? Жив ли вообще король?
Там, в глубине себя, за стеной отчуждения, маг точно знал, кто именно умело раздувает пламя, почему и какими силами. И вот это казалось куда хуже и страшнее безумия, пусть даже оно в самом деле сожрет его разум и душу. Стесняться и стыдиться Хаггар попросту не умел, не тот склад характера. Но с другой стороны, назвать стыдом то чувство, которое поднималось в душе мужчины при размышлениях на эту тему, значило приравнять таз воды к океану или детские куличики в песочнице — к Ничейным горам.
Ужас. Обреченный, всепоглощающий ужас. Не животный, нет — животные не способны испытывать такой страх. Не звериная неконтролируемая паника, вызывающая стремление бежать не разбирая дороги, а холодное обреченное сознание, что именно он, именно его заигрывание с запретным поставило мир на грань катастрофы. Был ли он один такой или дураков нашлось несколько, маг не знал, да и не хотел об этом думать.
Хаггар очень не любил бояться и старательно отгораживался от страха спасительным равнодушием.
Безвластие, ожесточенные злые лица, война каждого с каждым, кровь, обильно смазывающая колеса хаоса, и смерти, много смертей — богатая жатва, которую собирал своевременно заронивший в землю семена раздора Незримый. А силы для этого, благоприятный климат всходам дал именно жаждущий знаний и силы теневик.
Любого бога питают молитвы паствы, ритуалы и жертвы. Кто-то в качестве них берет воздержание от удовольствий, кто-то — цветы и свежее молоко, кто-то просит жизни жертвенных животных. Последними вот уже несколько веков приходилось ограничиваться Незримому, но бог смерти помнил, какова на вкус человеческая кровь, и жаждал, как и король Рубера, возвращения прежних времен. Хаггар же и ему подобные в своей спеси и честолюбии помогли божеству получить желаемое.
Конечно, не стоило решительно все валить на Незримого. Не грозный бог отдавал приказы, не он плел смертоносные чары, не он развязал братоубийственную войну. И первое время теневой маг еще мог убеждать себя этими словами и спасаться за ними от осознания своей вины, но с каждым днем, с каждым боем, с каждым примененным разрушительным заклинанием все менее надежным становилось это убежище. И тогда появилась стена отчуждения и безразличия, отгородившая его от страха, чувства вины и остального мира.
Покончив с едой, мужчина отнес посуду к полевой кухне, возле которой сейчас никого не было, и вышел из темного чрева шатра наружу. Мороз мелкими и пока совсем не грозными иголочками пощекотал нос, лизнул щеки шершавым языком. Он пока преданно вилял хвостом и заглядывал в глаза, но к вечеру окрепнет и вот тогда уже покажет зубы.
Трое суток бушевала метель, но к утру наконец угомонилась. Сейчас небо казалось тонким-тонким, почти белым, и через эту кисею норовило проглянуть солнце, предупреждая о надвигающихся холодах.
Уже начало весны, но весной пока даже не пахло. Природа, кажется, злилась на людей за их неутихающую склоку или вовсе подхватила от них бешенство, но с начала войны погода как обезумела. Вправду гневались низшие боги, отвечающие за подобные вещи, или неуемная человеческая волшба сказывалась на окружающем мире, но земля и небо будто сговорились извести людей. То засухи, то разрушительные ливни, то морозы в конце весны, то среди зимы оттепель, после которой мир сковывал все тот же безжалостный холод, заставляющий трещать от боли кору деревьев. Впрочем, смутно верилось, что боги таким образом пытаются призвать смертных к порядку: неурожай с последовавшим за ним голодом и эпидемиями никак не способствовали наведению порядка. Скорее, верилось, что на людей ополчились разом все небожители и решили как следует проредить поголовье.
Прикрыв глаза, Хаггар шумно втянул носом морозный воздух, поплотнее запахнул тяжелое пальто из грубой, колючей, но очень теплой шерсти. На холоде в голове несколько прояснилось, а от проглоченной каши в потяжелевшем желудке на полчаса, или даже чуть больше, присмирел голод. Мужчина понял, что чувствует себя достаточно неплохо для того, чтобы сделать еще одно важное дело, в последнюю неделю превратившееся в обязанность.
В полевом лагере царила деловитая суета. Идущего теневика замечали издалека и старательно огибали, суеверно творя охранные знамения, а он сам уже давно не обращал внимания на чужой страх. Здесь и сейчас высокородные аристократы почти не отличались от простых воинов, смешивались с ними в единый организм: война умерила спесь и показала, насколько мала разница между людьми разных сословий. Может, осознав это, командиры согласились бы пойти на мировую, только мириться, кажется, было уже не с кем.
Лазарет располагался на краю лагеря — и пациентам тише, и здоровым меньше напоминаний о бренности бытия. В большую низкую палатку Хаггар нырнул как в ледяную воду — затаив дыхание и подобравшись в ожидании хлесткого удара.
