– Жить хочу, пощадите, жить... – одиночный выстрел оборвал крик на полуслове. Тишина.
«Мамочка, – думала я, вжимаясь в утоптанную глину пола барака, – неужели наши? Иначе с чего бы это немцам убивать своих холуев?»
И тут где-то рядом, прямо за стеной раздаётся хрипловатый мужской голос:
– Товарищ капитан, смотрите... – а дальше прошла ни разу не повторяющаяся шестнадцатиэтажная словесная конструкция, в ходе которой боец выразил своё сожаление о том, что охрана лагеря умерла так легко и быстро.
Сердце у меня от волнения прыгнуло к самому горлу, – ... всё-таки – НАШИ! Слова "товарищ капитан" – они как пароль. Откуда здесь наши, почему на танках – это сейчас не так уж важно, главное, что это наши.
Со скрипом распахивается дверь в барак, вместе с неярким светом утра в надышанную полутьму врывается ледяной январский воздух, и голос, правда уже другой, чуть постарше:
– А ну, товарищи женщины, будьте любезны – выходите по одной, не задерживайтесь!
Свет ударил мне в глаза, заставив зажмуриться. Ледяной ветер легко пробил гимнастёрку и истрепанное нижнее белье, обжёг тело. Постепенно глаза привыкли, стали различимы детали. Я увидела дымящиеся руины барака охраны и изломанные трупы людей в мышастых шинелях. Разбитые вышки и свешивающееся с одной из них тело пулемётчика. Запах сгоревшего пороха и тротила, сладковатый соляровый перегар работающих танковых дизелей. Бойцы в одинаковой странной пятнистой униформе, лица разрисованы диагональными чёрными полосами, как у дикарей, даже сразу не поймешь, кто они такие и где их командир. Все вооружены ранее невиданными короткими карабинами с длинными изогнутыми магазинами. Пусть я была всего лишь военврач, но в оружии худо-бедно разбираюсь.
Танки, по зимнему заляпанные полустёршейся известью, мне тоже незнакомы. Но из-под белых пятен проглядывал не проклятый танкгрей, а привычный советский 4БО. Среди "пятнистых" были и чёрные бушлаты военных моряков. И оружие у них более привычное: СВТ, ППД, немецкие МП-40. Но видно было, что с "пятнистыми" они запросто, обмениваются куревом, пересмеиваются о чём-то о своём. На женщин смотрят с какой-то жалостью и сочувствием.
Я и мои подруги по несчастью, конечно, не верили немецкой пропаганде, будто нас, как изменников Родины, расстреляет НКВД, но всё же… А вдруг?
У одного из танков совещались два морских командира и пятеро "пятнистых". Обрывок фразы, долетевший оттуда вместе с ветром: « Товарищ генерал-лейтенант…», заставил всех дёрнуться. Пожилая санитарка, баба Маша, не иначе, как чудом дотянувшая до освобождения, душа и мать барака, с трудом доковыляла до группы морячков в чёрных бушлатах.
– А кто енто, сынки?
- Осназ РГК, мамаша! – ответил коренастый тоже немолодой старшина, отбросив в сторону цигарку. – Правильные бойцы, немцев душат, как удав кроликов...
И почти тут же раздался голос командира моряков.
– Старшина Ерёменко, нас оставляют для защиты лагеря. Возьми бойцов, пораздевай дохлых фрицев и полицаев. Им уже всё равно, а женщины мёрзнут.
Тем временем "пятнистые", торопливо побросав курево, порысили к танкам. Взревели на повышенных оборотах моторы. Пятясь задним ходом, с запрыгнувшими на броню бойцами, танки стали выбираться из лагеря.
- Оставляют, – вздохнул старшина. – Запомните, хлопцы, мудрую мысль: как сказал товарищ Рагуленко, хоть всех фрицев и не убьёшь, но к этому надо стремиться. Но, увы, сегодня не наш день. Будем няньками при женском поле.
– Хлопцы, – крикнул он своим подчиненным, – слыхали, что лейтенант сказал? А ну, бегом марш!
Когда оставшиеся в лагере моряки направились к бараку охраны, старшина повернулся к женщинам.
– Вы, дамочки, главное ничего не бойтесь...
Сзади подошёл лейтенант.
– А ты что тут делаешь, Ерёменко? Я же ясно сказал – возьми бойцов... Да и поищи там в развалинах, что-нибудь съедобное, что-то эти гады ведь жрали. Надо хотя бы раз по-человечески накормить женщин перед эвакуацией.
- Так точно, товарищ лейтенант, – козырнул старшина. – Приказ понятен, разрешите идти?
- Иди, старшина, – лейтенант посмотрел на столпившихся перед ним женщин, и представился: – Пётр Борисов, разведотдел штаба Черноморского флота, лейтенант. Бояться, действительно, не надо. Скоро придут машины и вы поедете в Евпаторию, в госпиталь. Там особист конечно поспрошает, это само собой, но если совесть чиста, то и вам ничего не грозит...
- Товарищ лейтенант, – я сделала шаг вперёд. – Военврач 3-го ранга Лапина. Нельзя нас сейчас кормить "по-человечески". Хоть и хочется, но нельзя. Нам сейчас есть понемногу надо, и лучше всего жидкое, а иначе так можно и умереть.
- Понятно! – Лейтенант озадаченно сдвинул на затылок шапку со звёздочкой. – Спасибо, товарищ военврач 3-го ранга, просветили.
И тут мы увидели, что это обыкновенный, пусть и опалённый войной, двадцатичетырёхлетний мальчишка с проседью на висках.
Уже позже, когда всех нас накормили горячим жидким бульоном, сваренным из немецких консервов, когда невиданный винтокрылый автожир привёз в лагерь врачей и почему-то кинооператоров, когда нас сажали в огромные тентованные грузовики неизвестной марки, наверное, американские, у меня вдруг шевельнулось предчувствие чего-то непонятного, что ожидало нас впереди. Обычная жизнь кончилась, началась неизвестность.
Тогда же и там же. Старший лейтенант разведотдела Черноморского флота Пётр Борисов.
Лязгая гусеницами, последняя боевая машина пехоты скрылась за поворотом дороги. Вот, до нас уже перестал доноситься надсадный гул дизелей. Наступила тишина. Слышался только свист штормового ветра, да чей-то тихий плач. Мне говорили про зверства фашистов, а я не верил. Думал, что это пропаганда. Не могут же люди быть хуже диких зверей! Ведь даже зверь не убивает бессмысленно. Оказывается, могут… Только вопрос: можно ли называть фашистов людьми?
Штабеля раздетых женских трупов, сложенные за бараками, говорят об обратном. Нелюди они. Там и есть самое настоящее место скорби. Это мы, мужчины, виноваты, что не смогли остановить врага и защитить наших женщин. Но нечего стонать! Ребята уже раздевают догола трупы охранявших лагерь эсэсовцев и полицаев. Надо составить список оставшихся в живых женщин.
Так, закончил, попросил их вернуться в бараки. Там хоть немного теплее. Девяносто пять человек осталось в живых – негусто. Примерно вдвое больше тел в штабелях за бараками. Ещё пятеро убито при обстреле бараков немецкими пулемётчиками с вышек. И тринадцать человек ранено, из них четверо тяжело. Подзываю к себе бойца с ранцевой рацией.
– Антонов, ко мне!
Эта рация по компактности, конечно, не идёт ни в какое сравнение с обычными для осназа ручными, но зато имеет куда больший радиус действия, позволяя связаться и со штабом бригады в Симферополе и с госпиталем в Евпатории. В придачу ко всему, имеет форму плоского металлического ящика с двумя лямками и весит двенадцать килограмм.
