Ирина замолчала. Потом подняла на дочь грустные глаза:
– Вдруг выбьешься. Нам больше и надеяться не на кого…
Дверь тихо скрипнула, это был отец, он шире распахнул ее и вкатился через порог. Достал очки из очешника. Надел.
– Я прошу прощенья, но я все слышал… езжай, Катя, это правильно, на следующий год поступишь. Мы тут с матерью перебьемся. – Отец пытался улыбаться, но смотрел твердо.
Замолчали. В кухню вошел Андрюшка. Тер кулачками глаза, зевая сладко, лег к матери головой на колени.
– Что с Федором, думаешь? – спросил отец.
– Поеду завтра в колонию, упаду в ноги, может, отступится… – Ирина замолчала, раздумывая о чем-то, гладила Андрюшку по голове, – а скажет… подол задрать – задеру! Прости, Жора, такая уж жизнь! – она прямо смотрела на своего мужа.
– Не сделаешь ты так! – нахмурился отец, – зачем это?!
– Сделаю! – мать смотрела серьезно, – этот начальник давно на меня косится.
– Мама! – Катя опять присела и прижалась к матери, обнимая Андрюшку.
– Калтоска! – Андрюшка вспомнил, видно, бросил мать, отпихиваясь, освободился от рук сестры, подтащил табуретку к плите и, ловко забравшись, показал всем сковородку и объявил радостно и звонко: – Калтоску залили! Десять стук! Лас, два, тли, четыле…
Катя не спала всю ночь, а утром, уставшая от слез, позвонила Насте.
3
Девчонки стояли у лифта, как оплеванные. Дорожные сумки, покупки у ног, из пакета, что держала Настя, торчали два золотых горлышка шампанского. Курицей-гриль пахло на всю лестничную клетку. Катя смущенно поглядывала то на подругу, то на дверь, куда их только что не пустили и откуда выставили вещи.
– Ни хрена себе, подружка, блин… даже не сказала ничего! – Настя, громыхнув бутылками, решительно поставила на пол пакет с гостинцами, выпрямилась и подняла нахмуренный взгляд на Катю. – Живите, сколько хотите! А?! Ну и хахаля себе Сюйкина оторвала… – растерянность все более овладевала лицом Насти, видно было, что у нее нет никаких вариантов насчет их сегодняшнего вечера и ночлега, – он и ее выгонит! – кивнула в сторону двери.
За высоким грязным окном подъезда чернела осенняя московская ночь, дождь струился по стеклам. Девушки были мокрые, целый день гуляли по городу, вернулись с покупками, едой… и вот теперь им надо было куда-то идти, ехать… где-то ночевать. Денег на гостиницу не было.
Соседская дверь металлически залязгала запорами, приоткрылась вороватой щелью и замерла. Катя, стоявшая к ней спиной, повернулась и виновато, и насколько можно весело, улыбнулась. Немолодая соседка, в пожеванном халате и с таким же лицом, приходившая два дня назад скандалить, не мигая, смотрела в щель.
– Ну и что не видела? – Взгляд красивого Настиного лица тоже заострился крысиным штычком, не обещая ничего хорошего. – Вот, выгнали нас, радуйся давай! Пойдем! – подтолкнула замеревшую Катю и, нажав кнопку лифта, стала набирать вещи в руки.
– Давно пора, сучки деревенские… – сипло прошипела дверь и сузила щель.
– Кто тут деревенские?! – Настя грозно развернулась от лифта.
Щель быстро исчезла, замок клацнул торопливым оборотом, женщина замерла за дверью, слушая ответ. В глазок, наверное, смотрела.
– Ты! Московская! – загремела Настя на весь подъезд, – ты в зеркало глянь?! Ты ведь и на сучку не похожа!
– Это я не похожа?! Ха-ха-ха! А ты похожа?! Езжайте, езжайте! – Слышалось глухо, визгливо и радостно, казалось, она там пляшет от восторга.
Подтянулся, залязгал дверцами лифт, Катя, с полными руками, вошла внутрь. Щеки потемнели от прихлынувшей крови, но глаза поблескивали по-прежнему весело. Настя, с перекошенным лицом, обернулась что-то ответить, но не нашлась, сверкнув глазами на подругу, решительно сунулась в лифт со всем добром. И споткнувшись: «А-а-а!!!» – грохнулась лицом в грудь присевшей ловить ее Кате. Загремели бутылки, освободившиеся дверки захлопнулись, и лифт стал подниматься наверх.
Настя выправилась, они расхохотались, обнимаясь невольно.
– Ой, хорошо у тебя титьки большие! На себя падала б, лоб разбила бы! – стонала Настя от смеха.
Двери открылись. На них безразлично и озабоченно одновременно глядел мужчина с большим животом, в золотых очках и с гладкими щеками. Маленькая собачка на руках выглядела, как бант на груди. Живот же был так велик, что если бы мужчина вошел в лифт, задавил бы девчонок.
– Ого!!! Занято, дядя! – нагло выдала Настя в лицо толстяку и нажала на кнопку первого этажа.
Они поехали вниз.
– Дядя Вася, я снялася, – бормотала Настя, присаживаясь и ощупывая свои туфли. – Блин! Катька! Всё! Каблук сломала!
Доскакала на одной ножке до лавочки у подъезда. Сняли сапог с маленькой Настиной ножки. Высокий каблук отклеился и висел на коже, идти было нельзя.
– Та-ак, – Настькины щеки были малиновые от злости, – все из-за суки этой! Ну, блин, Москва! У меня других нет. Только кроссовки старые.
Из подъезда вышел пузан. Песик на тонком красивом поводке путался в ногах, дрожал высокими ножками и поглядывал на дождливое небо умными испуганными глазами. Дядька, пытаясь увидеть кобелька, заглядывал то вправо, то влево вокруг живота, но не видел его.
– Э-э-э, нет ли у вас… вот… – Настя говорила пришибленным голосом и показывала испорченный сапог, – клея нет у вас?! Мы не местные…
Мужчина, опасаясь наступить на собачку, все поддергивал поводок, подошел осторожно, как к заразным, и бессмысленно пожевал губами. Возможно, это должно было означать вежливость, по лицу же его было видно, что он очень занят и вообще не знает, что такое клей. Нахмурился озабоченно через очки.
– Гм-гм, Фарфалло? – дернул поводком. Пес стоял на задних лапках и скреб штанину, просился на руки. – Фарфалло, сделай пи-пи, детка! Он не пописил? – Толстяк просительно поглядел на девчонок. У всех были свои проблемы.
Настя брезгливо отвернулась и, устав стоять на одной ноге, опустилась на лавку.
– У тебя кроссовки глубоко? – Катя стала расстегивать Настину сумку.
Настя достала сигареты, взяла последнюю и, по-мужицки скомкав пустую пачку, бросила в сторону урны.
– Все, и курить больше нет, – чиркнула зажигалкой. – Куда поедем-то?
4
Две очень симпатичные девушки сидели на изящно выгнутых холодных металлических лавочках в зале ожидания Ярославского вокзала. На этот вокзал они приехали несколько дней назад из Белореченска. У ног сумки и пакеты с накупленными московскими шмотками.
Москва покрутила их в своем сверкающем промывочном лотке и, не обнаружив золота, выплеснула обратно.
Вокзал, по приездe показавшийся дворцом блистающим, выглядел холодно и неуютно. Высокие потолки, модерновый дизайн, да и все устройство как будто предлагали не задерживаться здесь. Пассажиров было немного, свободных мест полно на скамейках, но от всей этой равнодушной современной красоты и удобств почему-то делалось тоскливее, чем даже просто под пасмурным небом.
