Его московские проекты, о которых он рассказывал Кате и которые хотел обсудить здесь, в последнее время едва дышали. Ничего не хотелось. Хотелось к Кате. Он не понимал, что с ней. После того, как она выставила его товарища с его подарком, он окончательно понял, что Катя им не интересуется, а, возможно, и презирает.
Он думал дальше и понимал, что она имеет на это полное право, что он абсолютное ничто в этом мире. Ни кулаков, ни профессии, ни дела, одни планы, за которые ему теперь было только стыдно. Несостоятельные, безденежные и даже глупые планы ничтожного, нигде и никак не состоявшегося человека. И он временами рад был, что его общение с Катей прекратилось. По крайней мере, так все было яснее.
О том, что случилось на турбазе, он старался не вспоминать, но не мог – это было самым жгучим позором его жизни. Он хорошо помнил, как его били и как он тут же падал, и что он вообще ничего не смог сделать. Ее насиловали, а он валялся под дверью, как тряпка. Если эти видения приходили ночью, то дальше сна не бывало. Он похудел и вел одинокий образ жизни.
На соседнем стуле, опираясь на стойку, сидел парень его возраста. Тоже пил пиво и тоже подолгу застывал в окно. Они второй час сидели рядом, иногда и локтями касались, но ни разу не взглянули друг на друга. Алексею хотелось с кем-то поговорить, он поглядывал на отражение соседа в ночном зеркале окна. После третьей поллитровки пива взял себе виски, чуть было не взял и соседу. Машинально. Так он к нему привык.
Сосед почувствовал, наконец, что за ним наблюдают, повернул голову, посмотрел внимательно, кивнул спокойно и безразлично. С виду они были ровесники. Он тоже худой, но светловолосый и в очках с толстой оправой.
– Привет! – кивнул Алексей и неожиданно для себя добавил: – Хочешь, возьму виски? Пиво не берет уже!
Парень без особого интереса посмотрел на Алексея.
– Ты русский?
– Я – да, – удивился Алексей, – а ты здешний?
– Нет, я шотландец. – Он развернулся на стуле в сторону Алексея и переставил свой почти пустой пивной стакан ближе к Алексееву бокалу.
Алексей пошел к стойке и вскоре вернулся с двумя стаканами виски. Они чокнулись.
– Меня зовут Джек. – В пабе шумели, играла музыка, громко шел футбол на большом телеке, но их лица были близко друг к другу, и они слышали друг друга.
– Алекс, – они еще раз чокнулись. Оба были уже крепко выпившие.
– Ты эмигрант?
– Нет, я живу в Москве, на стажировке здесь. В «Гардиан», – добавил не без гордости.
– Русских тут не любят.
– Да? – удивился Алексей. – Я не заметил.
– Ты в Англии, тут и не заметишь, но в газетах все есть. Ты не бываешь в таких местах, где тусуются богатые русские?
– Нет. А за что их не любят?
– Сходи, посмотри, сам увидишь. Они ничего не делают, а скупили пол-Лондона.
– Тут много таких, кто много работал, но у них отняли бизнес… – защитил своих Алексей.
– Кто отнял? Бандиты? – Джек прищурился внимательно.
– Государство… – нерешительно произнес Алексей, но подумав, качнул головой: – У нас государство такое, это хрен объяснишь. Шотландцы, были времена, тоже уезжали из Великобритании!
– Шотландцы уезжали работать, а русские тут отдыхают! У вас у всех нечестные деньги? У вас вообще там честные есть?
– Почему у всех? – обиделся Алексей.
– Я не знаю, я спрашиваю…
– Слушай, Джек, у меня вообще нет денег!
– А почему же ты угощаешь меня виски?
– Не знаю, просто захотелось. Я один тут живу, у меня девушка осталась в Москве. И она, кажется, не хочет меня видеть.
– Почему – кажется? Ты у нее спрашивал?
– Нет, я это чувствую. Мне так кажется, понимаешь?
– Все-таки вы русские очень странные. Вы ничего не знаете, вам все кажется! Красивая девушка?
– Очень.
– Рюсски красавиц, – произнес Джек на едва понятном русском и улыбнулся в первый раз за весь разговор.
– Вот! – Алексей открыл Катину фотку на телефоне.
Джек взял телефон, прищурился в экран. Кивнул одобрительно.
– У вас такие красивые женщины, зачем вы уезжаете? Я бы женился на такой вот русской, даже если бы мы совсем не понимали друг друга. Просто сидел бы и смотрел ей в глаза. У многих великих, кстати, были русские жены!
– А ты… что делаешь?
– Я делаю вид, что я писатель Джек Стоунби! – Джек посмотрел в глаза Алексея, проверяя, не знает ли. – В прошлом году мой роман вошел в шорт-лист «Букера». Ты знаешь премию «Букер»?
Алексей не знал.
– Это самая крутая премия англоязычной литературы. Я самый молодой, попавший в этот гребаный шорт-лист. За все времена! Об этом орали все газеты – сам роман для них ничего не значил, они его не читали.
Он замолчал и посмотрел в окно.
– И что теперь – новый пишешь? – спросил Алексей.
Джек покачал головой из стороны в сторону:
– Первый роман написать может каждый, второй уже мало кто, даже Сэлинджер не смог. Говорят, что только после третьего о чем-то можно говорить. У меня нет опыта, мне не о чем писать. И это вообще единственная мысль, которая у меня есть.
– А первый роман?
– Я писал его просто так. Весело и халтурно, как говорил мой дед! Это было на спор, я описывал мое детство, родителей, деда с бабкой, нашу жизнь. Я должен был уложиться в три месяца. Это все затеял мой дед, он тоже был журналист, он проспорил мне пять тысяч фунтов. И помер. Он делал вид, что не верит, что я напишу, прикалывал меня, издевался, подбрасывал персонажей, отправил меня в деревню, он называл это «сто дней одиночества», и писал мне длинные письма, он мне помогал… Потом был этот шорт-лист, еще какие-то премии, я даже денег огреб. Дед всего этого уже не застал – он был смертельно болен, только мы об этом не знали. Я не тоскую по нему. Мне его просто не хватает. Когда он был жив, я этого не понимал. Сегодня утром я был у него на кладбище.
Джек говорил коротко, с паузами, почти не глядя на Алексея. Морщился и поправлял очки.
– Так и напиши про деда!
Джек хмуро посмотрел на Алексея, снял очки и стал их протирать платком, он был сильно близорукий:
– В этом-то и вопрос – я ничего про него не знаю!
В пабе во второй раз зазвенел колокол, через пять минут после которого выпивку не продавали. Алексей сходил и принес еще виски.
– Давай, за твоего деда!
Они чокнулись и выпили.
– А на что живешь? – спросил Алексей.
– Вот, на премии, и книжка дает денег нормально. У моего отца большая фабрика, – Джек махнул рукой вверх, показывая, какая большая фабрика, задел матерчатый абажур, висевший у них над головами. Свет лампы заметался по стойке и стаканам. – Отец дает денег, но я не хочу так, не хочу, как эти русские, которые ничего не умеют. У Достоевского никогда не было денег! – Он опять гордо посмотрел на Алексея.
