Катя, смущаясь, осторожно повела глазами, не смотрят ли на них, и тихо сказала:
– Андрей, я так не умею, на нас люди смотрят.
– Я даже уверен, – Андрей говорил громко, весело улыбаясь и широко разводя руки, – что они мне страшно завидуют. Все мужчины, что есть сейчас на этой площади. Как они смотрят на тебя!
– Андрей, ну пожалуйста, мне и так плакать хочется!
– Тебе плакать?! – счастливо засмеялся Андрей.
– Я сейчас зареву, не знаю от чего… – Катя еле держалась. Лицо покраснело.
– Да отчего же, Катя?!
– Я ничего не понимаю… это солнце такое теплое… я в Италии, в Венеции… я тебя боюсь, как я вообще сюда попала? – Катя опустила взгляд себе под ноги, но тут же подняла голову, с тревогой глядя на Андрея. – А если я влюблюсь в тебя по-настоящему… что мне делать?
– Катя!? Мы же в самолете договорились!
Катя молчала.
– Да, я обещала, но этого всего так много! Я как это заслужила?!
– Хорошенькое начало! – благодушно нахмурился Андрей.
Подошел официант.
– Дуэ вино, – «вино» Андрей произнес по-русски и показал в меню. – И дуэ кафе.
– Due bicchieri di vino, – кивнул официант, – e due caffé. Grazie!
[5]
Официант привычными движениями убрал со стола подставку с маслом и солонкой, напевая при этом: Due bei caffé italiani!
[6] И подмигивая Кате.
– Какая я дура! – Катя напряженно изучала Андрея, сжимая у груди одной ладошкой другую.
– Ка-атя! Так нельзя говорить про себя!
– Андрей, я просто не выдерживаю. Я всю новогоднюю ночь проплакала. От счастья, что ты есть и что я боюсь тебя потерять. Как будто готовилась это сделать. Я, правда, как дура! Наверное, сбесилась от всего этого! Как мне может быть плохо? И дело не только в Венеции…
– Катя, друг, давай вина выпьем, – перебил Андрей, – я на все согласен. Ты мне и сбесившаяся нравишься. Делай все, что хочешь! Ура!
Андрей взял большой бокал с водянисто-желтоватым вином, посмотрел на свет, понюхал и сказал довольно:
– Хорошее вино всегда подают в хороших бокалах! Попробуй!
Катя держала свое вино неуклюже, как будто не собиралась пить, посмотрела растерянно, пытаясь понять, что сказал Андрей.
Потом они шли по лабиринту узеньких непредсказуемо сворачивающих улочек, переходили выгнутые мостики, под ними колыхалась густая, непрозрачная бирюзово-сероватая вода, часто встречались церкви. И церкви и дома были разные. Разной архитектуры, разных цветов, с балкончиками и крошечными садиками на террасах, некоторые были снизу доверху увиты вечнозелеными лианами. Герани цвели на окнах, еще какие-то нежно-фиолетовые соцветия вдруг нависали над улочкой. Был почти полдень, солнце припекало, Андрей держал Катю за руку и уверенно сворачивал в нужных направлениях.
Они вышли на небольшую площадь. Резной фасад церкви из бело-розового мрамора сужался в небо. Прямо, сквозь невысокую арку блестело море и слышались крики чаек.
– Церковь Святого Захария. Давай зайдем, – предложил Андрей.
После узких улиц внутри храма было просторно, средневековый полумрак подсвечивался разноцветными лучами, льющимися сквозь витражи. Невысокая и аккуратная итальянская старуха в строгом черном пальто и черной старомодной шляпке сидела, склонив голову, недалеко от входа. И еще старик, такой же, хорошо и строго одетый, и одинокий застыл на молельной скамье у пустого алтаря, огороженного от туристов красным канатом. Больше никого не было.
Андрей остановился возле большого полотна Мадонны с младенцем.
– Это Джованни Беллини!
Когда они вышли, Катя грустно улыбнулась:
– Никогда не думала, что смогу увидеть вот так! Для меня это было что-то, что существует только в книгах.
– Ты знала работы Беллини? – удивился Андрей.
– Да, отец очень любит эпоху Возрождения…
– Да-да, ты говорила, а отец твой, он кто по образованию?
– Преподаватель математики в школе. Иркутский мехмат заканчивал.
– И всю жизнь прожил в райцентре?
– Да.
– Странно… не то, что странно, но… удивительно, что ему не захотелось никуда. Я к концу школы точно знал, что уеду в Москву. Наверное, это как раз плохо. Если бы все уезжали из Венеции в Рим, никакой Венеции не было бы.
– Я тоже никуда не хотела, мне и в Белореченске было хорошо. Особенно, когда отец был здоров… – Катя задумалась. – Хотя, конечно, Венеция по книжке или в Интернете это не то же самое, что здесь… Здесь все иначе, я пока не понимаю…
Андрей продолжал смотреть с удивлением.
– Да, очень странно… Ты талантливая девушка, ты очень талантливая, в тебе порода невероятная, и этот шарм, и такая образованность в двадцать лет – все это совершенно не деревенское. Если бы мне раньше кто-то рассказал про такую девушку из маленького сибирского городка, я бы и слушать не стал…
– Ты просто не знаешь, у нас в школе очень умные ребята были, – Катя слегка покраснела щеками. – Я никогда не была… никогда не выделялась.
– Да-да, я как-то думал о тебе и понял, что у меня работают такие же девушки из провинции, может, чуть постарше тебя, но тоже очень способные. И никто из них не хочет обратно в свой город, наоборот, уезжают в Европу или Америку…
Катя слушала внимательно.
– Я хочу сказать, что у тебя в Москве колоссальные возможности, ты можешь добиться очень многого, перевезти свою семью, жить очень хорошо!
– А мы и жили очень хорошо…
– Ну ладно, ты это говорила, но если бы ты могла выбирать все, что угодно, какую бы судьбу ты себе выбрала?
Катя чуть задумалась, потом улыбнулась:
– Закончила бы Первый медицинский в Москве и уехала работать в Белореченск. Участковым терапевтом.
– И все?
– Все. – Твердо ответила Катя.
– А твоя любовь к музыке, к искусству?!
– У нас тоже все это можно…
– Это понятно, но в Москве театры, консерватория, музыканты с мировыми именами, выставки… можно Беллини вот так вот увидеть! А английский? В твоем Белореченске он тебе зачем?!
– Врачи неплохо зарабатывают, можно было бы ездить иногда в Москву… и даже в Венецию.
– Неплохо, это сколько? – Андрей с недоверием, иронией и любопытством смотрел на нее. Катя отвечала, может, чуть и растерянным, но твердым взглядом. – Нет, вообще мне эта идея нравится… жить там, где родился… Я даже и понимаю ее, только… – Андрей поскреб подбородок, – не знаю. А общение? У твоего отца есть друзья? Ему есть с кем поговорить?
