Все девки в классе прямо взбесились из-за этого. Подкалывают, ржут, называют нас сладкой парочкой. А мне по барабану. Я знаю, они это от зависти. Их-то никто не провожает. И рюкзак не носит.
А Кит все еще не знает. Я хочу ему сказать, только как-то страшновато. Вдруг подумает, что я больше не буду с ним дружить, раз у меня есть девчонка? Да нет, ерунда. Он так не подумает. Это же Кит. Он все поймет.
Но все равно хорошо, что у меня еще целая неделя!
Ангелина
Моя взяла! Мальцева задыхается от злобы. Каждый день я вижу ее взгляд и поражаюсь: сколько ненависти может быть в человеке! У меня теперь есть враг, самый настоящий, нешуточный. Она то плечом меня заденет на перемене, то соком в столовой обольет, будто бы нечаянно, то мой рюкзак в мусорную корзину бросит. То есть я не вижу, что это именно она бросает его в корзину. Она делает это, когда меня нет в классе. Но когда я его оттуда достаю, она смотрит на меня с таким злорадством, что я даже не сомневаюсь, чьих рук это дело. А все остальные молчат, покрывают ее.
Дело вовсе не в побеге, на эту тему все уже успокоились. Дело в том, что я хожу с Фоминым. Не только хожу, но и дружу. Уже целую неделю. И совершенно этого не скрываю. Зачем я буду скрывать, если это и была моя цель – уесть Мальцеву. И уела я ее полной программе, она до сих пор не может опомниться. Так ей и надо, овце тупоголовой! Чтобы ее позлить, я специально прошу Фомина принести мне на перемене шоколадку или мороженое. Он послушно бежит в буфет и покупает. На свои деньги, конечно. А когда он мне все это отдает в классе при всех, Мальцева презрительно кривит губы и отворачивается. Но я чувствую, что она готова меня убить. Поэтому стараюсь всегда находиться у всех на виду, чтобы в классе кроме нас с Мальцевой еще кто-нибудь был. Желательно мальчишки. Они-то не пляшут под Иркину дудку. А самый мой верный защитник – это, конечно, Фомин.
Конечно, в классе опасно стало, но все же так здорово! Хоть какая-то жизнь появилась. А то было болото болотом. Все сидели за своими партами и смотрели на доску. А теперь чувства забурлили – любовь, ревность, ненависть. Интересно стало. Есть за чем в школу идти. За впечатлениями.
В понедельник у нас труды. Мы занимаемся швейным делом. Естественно, отдельно от мальчишек. Поэтому я остаюсь без защиты, наедине со всеми одноклассницами, которые меня ненавидят. Ну, ненавидят, может быть, и не все, а Мальцева и еще две-три, но остальные тоже не на моей стороне.
Я замечаю быстрые взгляды, которыми обмениваются одноклассницы. Мне это не нравится. Что-то они затевают. И я пересаживаюсь за стол перед самым носом трудовички, Маргариты Николаевны. Тут не тронут. Лишь бы она из кабинета не вышла. А то она очень любит выходить. По десять-пятнадцать минут где-то гуляет, пока мы машинные швы изучаем и тренируемся строчить.
Строчить на машинке скучно и нудно. Я отодвигаю тренировочный лоскуток и смотрю в окно. Наши мальчишки сгребают мусор с газона. У них заболел трудовик, и их забрали на общественные работы. Почему-то за ними никто не следит, они одни. Вот уже перестали убираться и машут граблями, сражаются как на шпагах. Ну детский сад, точно. Фомин замечает меня в окне и машет мне рукой. Я оглядываюсь. Кроме меня это кто-нибудь видел? Конечно, ОНА видела. Кто бы сомневался?
На столе у Маргариты Николаевны звонит телефон. Она хватает его, велит нам продолжать и выскакивает за дверь. Машинки тут же перестают строчить. Наступает тишина. В это время Фомин бросает в мое окно охапку осенних листьев. Наверное, вместо цветов, которых уже нет. Наш кабинет на первом этаже, поэтому почти все листья оседают на подоконнике за стеклом. Я смотрю на Фомина и улыбаюсь. Хотя на самом деле мне хочется треснуть ему кулаком по башке. Он что, совсем ку-ку? Он ничего не понимает? Это же все равно что палку в улей воткнуть. Все уже прилипли к окнам. Все меня ненавидят с новой силой. Им никто никогда не кидал листья на подоконник.
Я могу предсказать свое будущее. На несколько секунд вперед. Я его вижу, во всех красках. Оно ужасно. И все равно я не могу отказать себе в этом удовольствии. Я поднимаюсь из-за парты и посылаю Фомину воздушный поцелуй.
И тут же, придавленная мощной тушей, падаю на деревянный стул и стукаюсь виском о швейную машину. Мальцева больно хватает меня за волосы и тычет лбом о крышку машинки. Краем глаза я вижу ноги окруживших нас девчонок. Никто не помогает Мальцевой. Но и не вступается за меня.
– Зараза белобрысая! – шипит она в ярости. – Я тебя предупреждала!
– О чем? Что ты психически больная? – удается выговорить мне. У меня искры сыплются из глаз, а на шее под волосами становится мокро.
– Ты чего всем нашим пацанам глазки строишь? Ты чего вообще приехала?
– Тебя не спросила, – хриплю я, стараясь вырваться из ее рук. Только не получается. Она большая и крепкая. И очень злая. Как ведьма.
– Если не уберешься из нашего класса, хуже будет. Поняла, дрянь?
– От такой слышу.
– Не трогай Фомина. Он давно мой!
Она резко дергает меня за волосы. Я зажмуриваюсь от боли. Но все равно отвечаю и стараюсь, чтобы прозвучало насмешливо:
– Да что ты! А он в курсе?
Тут, на мое счастье, возвращается трудовичка. Вот теперь можно плакать, есть перед кем. Как назло, слез нет, одно только бешенство. Ну ничего, меня Юлька научила плакать как в театре. Она называла это «художественное слезопускание». Это очень просто. Нужно ртом сделать такое движение, как будто зеваешь, но не зевать, а остановиться так, с поднятым нёбом, и подождать немного. И слезы сами потекут. Всегда срабатывает.
Я, несчастная и истерзанная жестокой одноклассницей, тихо плачу возле своей швейной машинки, закрываю лицо руками. Ошарашенная Маргарита пытается добиться от меня, что здесь произошло.
– Я не знаю, – всхлипываю я. – Я просто шила… А она накинулась… Говорила, чтобы я убиралась из класса… Они ненавидят меня все, не хотят, чтобы я здесь училась…
Красная взъерошенная Ирка тяжело смотрит на меня. Она бы меня сейчас убила, если бы могла. Сквозь раздвинутые пальцы я вижу ее бешеные глаза. Что, не нравится мое объяснение? Так попробуй объясни сама.
Мальцеву уводят к завучу, а я под присмотром Маргариты Николаевны отправляюсь в медпункт. У меня в кровь разодрана шея и синяк на лбу. Мне обрабатывают раны и возвращают в класс на труды. А Мальцева появляется только к концу следующего урока, математики.
Мы встречаемся взглядами. Я понимаю, что это только начало. Что вместе нам здесь не жить. Из нас в классе должен остаться кто-то один.
Все пишут в тетрадях условия задачи, а я прикладываю платок к постоянно мокнущим царапинам на шее. И мечтаю отрезать Иркину косу. На следующих трудах, через неделю. Портняжными ножницами. Они большие и острые. Как отхвачу косу за один раз, она даже опомниться не успеет. Совсем обнаглела эта Мальцева, просто беспредельщица какая-то. Но я сдаваться не собираюсь, не на ту напали. Не нравится, что Фомин за мной бегает? Захочу – все остальные тоже будут бегать. Сколько их там осталось? Шестеро. Нет, пятеро без Белоусова. Кстати, что-то Белоусов долго болеет. Как бы не забыл обо мне. Надо ему позвонить. Жаль, номера не знаю. Может, в интернете поискать? Наверняка где-то зарегистрирован.
