В книге «Отпустите их: как подготовить детей к взрослой жизни
[214]»
[215] Джули Литкотт-Хеймс, бывший заместитель вице-проректора Стэнфордского университета, называет таких юношей и девушек «экзистенциально беспомощными». Она приводит данные исследований, показывающие, что у них уровень депрессии и тревожности часто сопоставим с таковым у малолетних заключенных и что они менее открыты новым идеям и меньше удовлетворены жизнью.
Еще одно непредвиденное последствие чрезмерной опеки – дети могут вырасти с убеждением, что родительская любовь зависит от их поведения. Отсюда появляется внешне обусловленная самооценка
[216], уверенность в том, что все хорошее надо заслужить. Пример такой самооценки: девушка, которую всегда хвалили за красоту, боится ее утратить – и зарабатывает булимию. Круглый отличник и староста класса прилежно учится, поступает в хороший университет, получает на экзамене четверку – и происходит нервный срыв. Звезда школьной спортивной команды в финальном матче допускает роковую ошибку – и замыкается в себе, бросив тренировки.
Даже те родители, которые не опускаются до гиперопеки и не вмешиваются в каждую мелочь, все равно хотят, чтобы их дети жили здоровой, продуктивной, успешной жизнью, – и любому отцу или матери, особенно когда возникают трудности, тяжело держать свое мнение при себе и не пытаться подтолкнуть ребенка на «правильный» путь.
Как бы вы ни старались обеспечить детям успех, счастье и безопасность, перемены и соблазны неизбежны. Ни вы, ни они не можете предвидеть, что кому-то въедут в бампер, что за контрольную по математике поставят двойку, что на вечеринке все напьются или что приятель-отличник вдруг увлечется мелким воровством из магазинов. И точно так же, записывая ребенка на курсы китайского языка или программирования, вы не гарантируете ему ни поступление в выбранный университет, ни стабильную и интересную работу.
Возможно, лучшее, что могут сделать сейчас родители, чтобы обеспечить благополучие своих детей, – это научить их эмоциональной гибкости. Она послужит прививкой, которая поддержит душевное здоровье в минуты неприятностей, неизбежных в жизни. Эмоциональная гибкость не оградит их от разочарований, зато поможет развить способность к адаптации и упорство, которые нужны для того, чтобы преуспевать и совершенствоваться, невзирая на трудности.
Нырнуть с головой
Летом мы с пятилетним сыном Ноа часто ходили в общественный бассейн. Он обязательно встречал там друзей, и они целыми днями плескались и играли в воде. В таких развлечениях время пролетает незаметно. Но одно дело, по крайней мере для Ноа, заставляло время остановиться. Каждый раз, как он собирался прыгнуть с высокого трамплина, он замирал на месте. Все его друзья прыгали, и ему тоже очень хотелось, но он боялся. Он смотрел на них – а сам не мог шагнуть вперед: страх был сильнее, чем желание участвовать в веселом развлечении.
У всех нас бывают такие моменты, когда нам кажется, что мы бы и рады были попробовать что-то новое, но не можем преодолеть страх. Однако дети переносят такие переживания гораздо острее – ведь у них совсем небольшой опыт подобных прыжков в неизведанное (в случае Ноа – и в буквальном, и в переносном смысле). Они еще не успели накопить запас подкреплений («Я так раньше делал, и все обошлось») и потому легко попадают на крючок автоматической реакции, которая удерживает их от решительного шага, и бездействуют.
В жизни полно трамплинов и обрывов, с которых можно прыгать, но, как мы уже обсуждали, суть прыжка не в том, чтобы игнорировать, устранить, побороть или взять под контроль страх – или любую другую эмоцию. Суть в том, чтобы увидеть и принять все свои эмоции и мысли, с интересом и сочувствием воспринимая даже самые сильные и пугающие, а затем вместо комфорта выбрать смелость, чтобы совершить то, что вы объявили для себя самым важным. Повторяю, смелость – это не отсутствие страха. Смелость – это шаг (или в случае Ноа прыжок) навстречу страху.
Конечно, когда страшно ребенку, у родителей часто возникает страх перед страхом – мы боимся, что нежелание ребенка испытать свои силы влечет какие-то последствия для его развития (или, хуже того, для мнения окружающих о наших родительских качествах). Мы беспокоимся о том, что это сопротивление может дорого обойтись нашему сыну или дочери. Мы желаем своим детям счастья, а поскольку часто видим, в каком направлении им надо двигаться, начинаем их подталкивать, полагая, что так они поймут: то, что их пугает, на самом деле не так уж и страшно. Но как мы уже знаем, быть эмоционально гибким не значит совершать те или иные поступки потому, что так надо, или потому, что кто-то так сказал. Это значит самостоятельно и осознанно делать собственный выбор. И дети тоже на это способны.
Когда Ноа замер на краю трамплина – в буквальном и переносном смысле, – я могла бы навязать ему свою волю, высказав то, в чем не сомневалась: если он решится прыгнуть, ничего страшного не произойдет и потом он будет только рад. Либо я могла бы преуменьшить его тревоги: «Не глупи! Смотри, как весело твоим друзьям. Ты же не хочешь упустить такую возможность?»
Вместо этого я начала с сыном разговор, который мы продолжили уже дома. После того как он признал, что ему страшно, мы поговорили о том, какие чувства он будет испытывать, если прыгнет (восторг и гордость) и если не прыгнет (небольшое облегчение, но большое разочарование в себе), и, наконец, о самом главном – о том, что он может шагнуть вперед, несмотря на страх, и прыгнуть потому, что это для него важно.
Другими словами, прежде всего я его убедила встретить свой страх лицом к лицу.
Эволюция не зря приучила нас бояться высоты, и нет ничего постыдного в том, чтобы не сразу свыкнуться с противоестественной мыслью, что прыгнуть с метровой высоты в четырехметровую толщу хлорированной воды – это разумный поступок.
Просто признав, какое чувство он испытывает, Ноа стал по-другому воспринимать свой страх, что позволило ему разграничить эмоцию и желаемое достижение. А это значило дистанцироваться и от физических проявлений страха (таких как подъем уровня кортизола, учащение пульса, учащенное дыхание), и от сценариев, заставляющих сомневаться в себе, которые уже могли у него сформироваться в таком юном возрасте.
Затем мы рассмотрели причины, по которым он искренне хотел спрыгнуть с трамплина: веселье, острые ощущения, игра с товарищами. При этом я постаралась дать ему понять, что решение – прыгать или не прыгать – должен принимать только он сам. Невзирая на давление сверстников, мотивация прыгнуть с трамплина формулировалась не через «надо», но ее можно было сформулировать через «хочу».
