– Я сложная, Джон, я знаю.
– Мы все сложные.
– Ну да, – Яна хохотнула, – ты точно не простой. Но это и хорошо. Хорошо, что непростой, – пояснила неопределенно и на какое-то время замолчала. – Просто это… глючно, понимаешь? Думать о том, что ты находишься в другом мире. Думать о том, что другой мир существует. Рассказам об этом я бы никогда не поверила.
Он знал об этом. Потому и рискнул.
– А теперь я тут. Мы тут.
Яна вновь замолчала.
Сиблинг все еще чувствовал ее страх, ее неопределенность и шаткость сознания – она все это время старалась стоять на своих двоих, как раненый и потерявший много крови боец. Силилась смотреть вперед заплывшими глазами, шагать, несмотря на боль, мыслить разумно. Он уважал ее как человек, уважал как представитель Комиссии.
И любил как мужчина. Маленькую, вечно неуверенную в себе и страшащуюся всего подряд Яну Касинскую.
– Яна…
Она не повернула головы – боялась того, что он скажет.
Что ей пора?
– … я знаю, что будет непросто. Что ты нелегко меняешь привычки и начинаешь кому-либо доверять. Что ты опасаешься не только людей, но и саму себя, собственного будущего.
Ей хотелось фыркнуть, съязвить, выдать какую-нибудь колкость – защититься, – но она сдержалась – понимала, что он прав.
– Однако я человек терпеливый. И тоже непростой. Нам понадобится время – возможно, много времени. Чтобы привыкнуть друг к другу, чтобы начать понимать, чувствовать. Чтобы научиться доверять и уважать. Чтобы не ломать, но принять друг друга такими, какие мы есть.
В темноте сложно было сказать наверняка, но Джону казалось, что в ее глазах блестят слезы.
– Этот путь – наш с тобой путь, – наверное, его речь звучала тяжело, напористо и слишком пафосно, но он хотел быть предельно серьезным и честным, – будет нелегким. Трудным, болезненным, не без ссор и обид, не без взаимных время от времени оскорблений…
На этом месте она улыбнулась, и ему полегчало.
– … не без попыток словами или действиями повлиять друга на друга, но я готов пройти его с тобой. Готов. И потому хочу спросить – ты останешься здесь, со мной? Ты к этому готова?
Она молчала. Смотрела на далекий горизонт, застыв, как задумчивая статуя, – не шевелилась, не моргала, не жевала губами – просто сидела, тихая и все еще неуверенная ни в себе, ни в нем.
В какой-то момент Сиблингу показалось, что сейчас она повернется и скажет: «Остаться здесь, с тобой? В городе, от которого у меня уже чуть крыша не съехала? Нет уж, спасибо».
Но Яна лишь тихо усмехнулась.
– Я столько раз в своей жизни переезжала с места на место. Предлагаешь мне сделать это еще раз?
– Предлагаю тебе, наконец, обрести свой дом, свое место. И себя как мужчину. Именно здесь, как нигде еще, я смогу тебя полноценно защищать, заботиться о тебе, не оставлять надолго одну…
– Да не распинайся ты, – оборвали его грубо, но с улыбкой. – Я готова.
Джон икнул и затих. А она, глядя на его удивленное лицо, еще шире расплылась в улыбке.
– Знаешь, к тому моменту, как ты снова появился в моей жизни, я уже была готова ехать с тобой куда угодно – хоть в Сахалин, хоть на Камчатку. И даже, если бы ты сказал, что прошел шесть ходок и только вчера свел с плеч купола…
– Какие еще купола?
– Не важно – я бы поехала с тобой даже после этого. Даже если бы ты был зэком.
– Зэком?
Она будто не слышала его – ушла в себя, в собственные переживания.
– Я, наверное, даже согласилась бы грабить и убивать с тобой вместе. А потом сидела бы в женской колонии, писала бы тебе письма, ждала бы наших редких встреч и продолжала бы терзаться мыслью: «И за что я его так сильно люблю?»
Люблю?
Он не решился переспросить вслух.
– Так это «да»?
– Да.
– Да?
– Тебе три раза повторить?
И Сиблинг, решив, что пожурит за ненужный сарказм позже, притянул к себе пассажирку. Уткнулся носом в ее волосы, на секунду прикрыл глаза.
– Повтори еще три раза.
– Да-да и да. Болван ты.
«Свяжу. Накажу. Проучу».
Он молчал. И счастливо улыбался.
Эпилог 2.
Нордейл.
Я знала, что он придет – раньше или позже.
Сиблинг пришел раньше. Покачал головой на приглашение войти, машину оставил у ворот и теперь смотрел в сторону.
– Это была ты, да?
К моменту его визита я уже поработала со «стыдом». С тем, что «виновата», вмешавшись в их с Яной жизнь, со страхом, что меня обвинят, с извечным тяжелым и душным «я не должна была этого делать».
Раз сделала, значит, должна была. Значит, то был мой урок.
И да, это была я, но мой ответ вслух ему не требовался.
Джон выглядел спокойным, уравновешенным, мирным – не поймешь, где заканчивалась маска и начинался он сам. За последние дни изменился лишь его взгляд – стал настоящим, что ли, более живым.
– Я с самого начала знал, что это ты. Догадался, что это ты подговорила Эльконто достать мой отпечаток, что отнесла его в будку, которую предварительно хакнул Логан. Знал, что Халк вас всех прикрыл. Чудаки.
В его словах не было упрека; кроны садовых деревьев шевелил ветер. Белела в свете фонаря полоса на борту припаркованного у дороги седана.
– Знаешь, я не смог понять только одну штуку – как ты подкинула в мою машину записку. Как?
И он впервые взглянул мне прямо в лицо.
– Фурии, – отозвалась я и потупила взгляд. – Я бы не смогла.
– Фурии, черт… – Джон усмехнулся и покачал головой. – А я о них и не подумал. Конечно, Фурии…
И через несколько секунд добавил:
– Что ж, ладно. Я пошел.
А я не нашлась, что ответить. Стояла и смотрела, как он уходит, – тот же и уже не тот Джон Сиблинг. Великий зануда, главный заместитель Великого и Ужасного, противный, вредный, дотошный, но… неплохой, в общем-то, человек.
Уже человек.
За дверью меня ждали Смешарики.
– Он. Ри-хадил. Ру-гаса?
– Нет. Думаю, он приходил, чтобы сказать «спасибо». Только по-своему – молча.
Меховые питомцы какое-то время размышляли. Потом уверенно добавили:
– Он ща-стлив.
– Согласна.
Они помолчали еще.
– Ку-пишь ри-ставку?
– Нет.
– Ачему?
– Потому что я уже выполнила свое обещание – посадила вашу фурианскую ижму на территории соседа.
