Книжка с одуванчиком была у меня с собой, и именно ее, ввиду отсутствия каких-либо других дел, я и читала. Поглядывала на занятую обслуживанием первых посетителей Яну, потягивала из пластикового стакана горьковатый кофе, жевала пончик.
Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты…
Теперь эту фразу можно было переделать в иную: «Скажи мне, чем ты болеешь, и я скажу, о чем ты думаешь». Или наоборот.
Люди работали, люди отдыхали, пили чай, заказывали пиццу, разговаривали по телефону, молчали, обдумывали предстоящие дела, и все, как один, болели. Как-то. Чем-то. А все потому, что каждый что-то чувствовал, испытывал. Эмоции порождали в нас круговерть энергии, и правильные при этом рассуждения вели нас к уравновешенному состоянию сознания, неправильные – к телесным хворям.
Интересно, болела ли Яна? И если да, то чем?
И насколько бедной нужно быть, чтобы еще до получки жить с одной-единственной сотней в кармане? Много трат? Неверное распределение финансов? Или же банальная нищета?
«И кому, потратившему бы последнее на наркоту, она не дала денег?»
Мне хотелось подойти и потрогать ее за руку, чтобы понять, как она собирается выдерживать фон Джона Сиблинга? Что даст ей подобное преимущество? Хотелось заглянуть в эти яркие голубые глаза и спросить: «А ты готова к такому мужчине?»
Глупый вопрос. На такой не ответила бы и я сама, расскажи мне кто-нибудь про Дрейка наперед.
И потому, вздохнув, я снова уткнулась в книгу.
«Страх требует сладкого вкуса, вина кислого, а злоба всегда требует мяса. Если же человек переедает, смешивает вкусы, беспорядочно чередует один с другим, значит, он находится в полном разброде эмоций, не уверен в себе, напуган и полностью выбит из колеи».
Я задумчиво взглянула на собственный пончик.
Боюсь ли я?
Боюсь. Боюсь совершить ошибку, сделать неверный шаг, воплотить в жизнь ненужный и неправильный поступок – свести вместе двоих, которых не требуется сводить.
Смешарики бы мне сейчас возразили.
Следующие десять минут я потратила на то, чтобы отпустить на волю страх и сидящее под ним чувство вины: «Если сделаю плохо, меня не будут любить, я буду плохая…», отодвинула пончик прочь и вновь принялась читать.
«Волосы – это голова. Голова – это рассудительность. Из-за страха «меня не любят» у мужчин часто выпадают волосы, кожа лысеет. Почему так происходит? Потому что мужчины часто сомневаются в своей мужественности – достаточно ли я хорош? Достаточно ли решителен и храбр? Достаточно ли зарабатываю? Способен ли удовлетворить женщину? Дабы увеличить запас уверенности, такой мужчина, вместо того чтобы отпустить на волю сомнения и страхи, идет либо в боевую секцию, либо в спортзал, где истязает себя до седьмого пота, – наращивает мускулатуру и любуется собственным отражением в зеркале – «Вот теперь я достаточно хорош, чтобы меня любили». И не подозревает о том, что скрытая внутри злоба, возросшая из страха, только и ждет повода показаться наружу. Скажи такому человеку «ты не мужик», и он тут же, вместо того, чтобы рассудительно покачать головой, ударит обидчика в лицо. Вот так работает злость. Комплексы никуда не исчезают, стань вы хоть трижды красивым и внешне привлекательным, ибо комплексы – это не отпущенные на свободу стрессы…»
Когда я в очередной раз подняла голову, прямо передо мной – через столик от моего – уселся парень – наверное, только что спустился из расположенного на шестом этаже спортзала. Поставил перед собой поднос с тарелками, пододвинул салфетки, запнул пузатую сумку ногой глубже под стул и принялся за еду.
Он был красивый, раскачанный, мощный, статный.
И совершенно лысый.
Я наблюдала за Яной столько, сколько могла, но под конец дня устала от «Успенского» так, как не уставала ни от одного аэропорта или вокзала – изредка покидала пост, чтобы отлучиться в туалет, размять ноги или прогуляться по местным магазинам. Около семи вечера позволила себе выйти наружу и подышать свежим воздухом.
Спешили по своим делам люди – в центр, из центра, по делам, друзьям, домам. Курили у бетонной стены, покрытой граффити, молодые, не старше шестнадцати, девчонки – плевались на асфальт, смеялись. Фыркали невдалеке по проезжей части грузовики, неслись машины, рокотали автобусы. Время от времени с лязгом проезжал трамвай.
Хотелось домой. За весь этот длинный, почти бесконечный день, я успела вдоволь налюбоваться на крашеные в алый цвет стены пиццерии, накататься на эскалаторах, насмотреться на свое отражение в зеркалах общественных туалетов и начитаться. А результаты…
Результатов кот наплакал.
Я в последний раз втянула пропитанный желтеющей травой и выхлопными газами воздух, вздохнула и направилась внутрь.
А когда поднялась на пятый этаж…, Яны за стойкой не было.
Потоптавшись на месте с минуту и убедившись, что она не торопится выныривать обратно ни из-за стены, ни из ведущей в подсобку двери, я двинулась к прилавку. Какое-то время, подобно обычному голодному посетителю, разглядывала съестной ассортимент, затем обратилась к долговязому парню за кассой.
– А где Яна? Я ее подруга.
На меня взглянули чуть раскосые равнодушные глаза – красный колпак кассира сидел на вихрастой голове, как просевшее в духовке пирожное.
– Ушла домой. Ее смена закончилась.
– Давно?
Я ее упустила. Черт, я ее упустила.
– Да минут пятнадцать назад.
Как раз тогда, когда я покинула свой пост и вышла наружу. Вот неудача…
Она не могла за это время добраться до дома – никак не могла. Ей пути на одном только трамвае тридцать минут, не меньше. Нырнув за колонну, я зажмурила веки и представила обтянутую кожаной курткой спину, срез пепельных волос, впечатавшийся в память этим утром затылок – у меня должно получиться.
Оказаться прямо позади нее.
Желательно где-нибудь на улице.
Мы снова двигались цепочкой – она впереди, я сзади. Цокали незнакомыми дворами каблуки; вокруг стелился незнакомый район.
Куда? Почему не домой?
Девятиэтажка, следом вторая – слева клумбы и детская площадка, справа оборотная сторона продуктового магазина. Мешки, мусор, заколоченные окна и двери. Знак «Во время разгрузки под стрелой не стоять».
Какой еще «стрелой»? С каких времен висит здесь этот знак?
Хорошо, что она не смотрела назад – не оборачивалась, не обращала внимания на прохожих, не останавливалась, чтобы поправить сапоги, – иначе я бы спалилась. Нет, сидящая за дальним столиком и колонной, я навряд ли хорошо ей запомнилась, однако Яна отчетливо разглядела меня на остановке трамвая этим утром.
А теперь, вечером, я снова двигалась за ней следом. Странноватое совпадение.
Не успела я прийти к конкретным выводам относительно того, какую лучше всего держать дистанцию, как моя «цель» неожиданно свернула к отдельно стоящей постройке с единственным, уходящим куда-то под землю входом и заторопилась по лестнице.
