На тридцать второй пал на пол ринга финалист – стоять в центре клетки с поднятой вверх рукой осталась одна-единственная фигура – фигура новичка «Джона Смита».
«Ведущий» от возбуждения зашелся в истерике.
* * *
Оказывается, машину он оставил за углом. Снова «другую» – не черную и не синюю, – на этот раз темно-вишневую. Угоняет он их что ли?
Вновь разверзлось прохудившееся небо; по крыше и окнам стучал мелкий дождь. Яна, не отрываясь, смотрела на Джона – то, через что она заставила его пройти, сделалось ей очевидным только теперь. Весь предыдущий час для нее – отличное зрелище, для него – беспрестанные драки, в которых каждый пропущенный удар мог стоить сломанного носа, ребра или того хуже – жизни.
– Извини.
Ей вдруг стало стыдно за свою детскую капризность, за «докажи», за все эти «тесты». У сидящего на водительском сиденье человека на скуле багровел синяк, по виску тянулся порез от чьего-то кольца, в уголке губ запеклась кровь, а костяшки пальцев распухли.
Он победил. Какой ценой?
А если бы ее попросили «докажи», стала бы? Нет, послала бы к черту.
Для чего кому-то что-то доказывать, если только… если только… – мысль не окончилась.
– Вот, – Каське хотелось загладить вину, и она быстро достала из сумочки огромную и неряшливую пачку банкнот, выданную им кассиром, – пачку настолько толстую, что та попросту не помещалась в ее руке, – возьми. Заработанное.
– Оставь себе, – послышалось слева.
Что? Себе? Прежде чем перевести взгляд обратно на деньги, Яна, уподобившись филину, несколько раз осоловело моргнула – не могла поверить тому, что услышала.
Себе?…
– Это не мое – твое.
– У тебя есть сигарета?
Продолжая сидеть с деньгами на коленях – да сколько же там? – удивленно спросила:
– Ты куришь?
– Редко. Почти никогда. Так есть?
– Да-да… – деньги временно отправились обратно в сумочку; теперь ей хотелось плакать – от сухости тона собеседника, от того, что он оказался настолько щедр, от того, что он, не смотревший в ее сторону, теперь в любую минуту мог сказать: «Все, с меня хватит – я пошел».
Только не это.
Не надо денег, пусть только не уходит. Пусть простит ее – дурочку, – она вовсе не хотела, чтобы его покалечили…
Каська трясущимися руками передала соседу зажженную сигарету. Сама курить не стала.
Вдруг его просьба еще в силе?
– Держи.
– Спасибо.
Поплыл по салону, вытягиваясь в приоткрытое окно, ментоловый дым; дождь усилился. Тянулась очередная минута напряженного молчания; Яна нервничала все сильнее – ей хотелось что-то сказать. Не то начать оправдываться за свое поведение, не то разреветься и сообщить, что да – он ей все доказал, и теперь она согласна быть с ним. Хотя бы попробовать быть с ним.
Но предложений не звучало.
– Я не хотела…
– Я прошел твой тест?
– Прости, я была глупой, мне стыдно…
– Прошел?
– Ты был лучшим там. Всех поразил.
– А тебя?
– И меня тоже.
И гораздо сильнее, чем она могла ожидать.
– Так в чем будет заключаться следующий?
– Не надо тестов, – прошептала хрипло. Он обиделся, все-таки обиделся. А ей теперь хотелось одного – чтобы этот странный и непонятный мужчина вдруг не ушел из ее жизни.
– Я глупая, ты простишь?
– Так ты все еще хочешь, чтобы я тебя защищал?
– Да. Да-да-да, – хрипло отозвалась Каська и, неожиданно для себя, уткнувшись в ладони, заплакала.
– А ревешь почему?
Она всхлипывала сквозь пальцы.
– Потому что боюсь того, что ты теперь уйдешь.
– Я не для того пришел, чтобы уйти.
– Нет?
– Нет.
– Ты… останешься со мной на ночь? У меня есть перекись – я обработаю твои раны.
– И больше не будешь изгаляться над «бедным» человеком, ставя перед ним новые непосильные задачи?
«Да уж, непосильные», – Яна отняла ладони от лица и улыбнулась сквозь слезы.
– Не этой ночью. Не буду. Вообще не буду…
– Не зарекайся.
– И курить…
– Что?
– …тоже не буду. Постараюсь… по крайней мере.
Она всхлипнула.
Джон завел машину и удовлетворенно кивнул.
– А вот это важно.
В эту ночь они поменялись ролями – на этот раз держала его, не выпуская из рук, она. Обнимала, целовала, гладила, прижималась так тесно, что становилось трудно дышать, и едва не плакала от вернувшегося ощущения «не одна». Пусть он не уходит, пусть она уже никогда не будет одна, пусть… у них все получится.
– Спи, – шептали ей тихо, но Яна боялась сомкнуть веки. Вдруг заснет, а Джон снова растворится? Вдруг не позвонит на следующий день и день после? Вдруг…
– Спи.
– Боюсь.
– Тебе тоже надо отдохнуть.
– Знаю. Все равно боюсь.
За окном ночь, за окном тишина; в комнатушке сбитые простыни и дыхание двоих.
– Чего боишься?
– Что ты уйдешь завтра. И не вернешься.
– Вернусь.
– Когда?
– Скоро.
– Когда?
– Постараюсь, как можно…
– Когда?
– Спи, Яна. Я приду.
И ее погладили по спине.
* * *
Он приходил. Потому что уже не мог не приходить – не мог лишить себя ее рук, касаний. Полюбил их разговоры, и потому каждую свободную минуту старался проводить с ней – девчонкой из незнакомого ему мира – Яной Касинской. Почти забросил работу в Реакторе, появлялся там лишь на несколько часов, чтобы разрулить основные задачи, а как только понимал, что более не в силах сосредоточиться, снова шел к ней – тонуть в прикосновениях. Он стал зависимым от них, в какой-то мере слабым, но запрещал себе думать об этом. Какой толк от укоров, если исправить ситуацию не в состоянии? Ему придется что-то придумать – им придется.
После ее работы они шли туда, куда шагали их ноги, – в парки, скверы, кафе, вдоль по незнакомым проспектам и улицам. И говорили. Он спрашивал – она отвечала.
Его интересовало все: где она хочет жить, кем мечтает стать, что предпринимает для достижения целей? Ее прошлое, настоящее, будущее. Особенно будущее.
Яна делилась неохотно – все еще оставалась волчонком, диким и неприрученным. Боялась открываться, медленно и постепенно училась доверять, часто искала в вопросах скрытых смысл – подвох, которого туда не вкладывали. И обижалась, когда на вопросы не отвечал он.
