– И я не перемещаюсь на воздушном шаре – я пользуюсь порталами.
– Хватит.
Одинокое усталое слово, и вновь погруженная в тишину комната.
С нее хватит. Достаточно. Когда Яна заговорила вновь, ее голос звучал на удивление ровно, как того и хотелось:
– Скажи, те деньги, что ты мне оставил после бойцовского клуба, все еще мои?
Силуэт у стола повернул голову; ее пальцы нервно дрожали.
– Да.
– Хорошо. А теперь уходи. Когда ты придешь сюда в следующий раз, меня уже не будет.
Она не просто рубила концы – она вырезала из груди собственное сердце.
Пусть лучше сейчас, пусть так… Чем прожить с ним в сомнительном счастье следующие десять лет. Или всю жизнь.
Больно, пусто, коряво. Реальность вдруг сделалась гнилой и кривой, как ствол трухлявого дерева, – от нее захотелось сбежать подальше. Сбежать, забыться и вдохнуть свежего воздуха.
Джон теперь смотрел прямо на нее, и его тяжелый взгляд она чувствовала сквозь разделяющие их квадратные метры пространства.
– Не принимай поспешных решений насчет нас единолично.
«Нас» – как красиво и как больно. А ведь счастье было так близко.
– «Нас» нет.
– Яна…
– И никогда не существовало. Это я, глупая, хотела, чтобы были «мы», но ты, очевидно, этого никогда не хотел, иначе бы…
К чему все этим обвинения и упреки? Она оборвала себя на полуслове.
– Уходи. И не звони мне больше. Точнее, не приходи. Ты ведь никогда не звонишь.
Теперь он злился по-настоящему – ее «защитник». А ей было уже все равно – пустое.
– Уходи.
– Дура, – в низком голосе зазвенел металл. – Ты, возможно, единственная женщина в этом мире, которая мне подходит!
– Да? Вот только ты, Джон, возможно, далеко не единственный мужчина в этом мире, который подходит мне.
Она хлестнула его невидимой рукой наотмашь и сделала это с каким-то равнодушным апатичным удовольствием. Получил? Забери и распишись.
– Уходи. Не желаю тебя больше видеть.
Она гнала его прочь, как вшивого кота; мрачный силуэт сидел без движения, но от него исходили такие волны ярости, что, казалось, искривлялись стены.
Иллюзии. Рядом с ним всегда одни лишь иллюзии.
Джон поднялся и на какое-то время застыл изваянием – ей же хотелось другого. Чтобы он подошел к ней, прижался носом к ее щеке, чтобы обнял так крепко, как никогда. Чтобы прошептал: «Не уйду, слышишь? Не уйду». Хотелось вновь почувствовать его запах, касание его губ, его близость…
Которой никогда не было.
Почему ей снова не повезло, и на этот раз так сильно? Ведь она была уверена, что это тот самый человек, с которым ей захочется провести остаток жизни, который подходил ей если не по всем, то, по крайней мере, по главному параметру – ощущению «родности», «родимости» или как там, черт его дери, звучит это слово?
Но Джон не подошел.
И ничего не сказал, кроме: «Не разочаруйся».
– Уже разочаровалась. Когда встретила тебя, – «выстрелили» ему в спину, прежде чем человек в серебристой куртке вышел за дверь.
Сползти с подоконника она смогла вечность спустя. На деревянных ногах, чувствуя себя полностью выпотрошенной, подошла к двери, щелкнула замком и долго стояла, слепо глядя прямо перед собой в пространство.
Реальность треснула, как старое зеркало, и осыпалась на невидимый пол крошками битого стекла – не пройти без того, чтобы не пораниться; кто-то очень нужный и близкий только что ушел из ее жизни навсегда. Один за другим погасли прожекторы над сценой, опустился занавес.
Каська легла на кровать, свернулась калачиком, накрыла голову подушкой и зажмурилась.
Глава 12
Больше всего Эльконто опасался того, что Сиблинг выйдет из своего странного и нелюдимого состояния, в котором пребывал в последние сутки, как раз накануне его дня рождения.
Вот не через день или два, а завтра, блин.
И потому в дверь кабинета заместителя Начальника стучал крайне деликатно.
– Войдите, – донеслось с той стороны, и снайпер вошел. – Ты что-то хотел?
Джон сидел в единственном кресле напротив окна спиной к посетителю. На звук открываемой двери он не обернулся – смотрел сквозь идеально чистое стекло на город, молчал, скрестив руки на груди, о чем-то думал.
«Если бы он не был представителем Комиссии, я бы подумал, что он приболел», – на столе ни единой бумажки, а в воздухе по обыкновению не развернуто полтора десятка экранов. Ни тебе бегущих строк, ни виртуального анализа данных – ничего. Кабинет, и тишина.
Прямо как у человека.
– Я спросил: ты что-то хотел?
– Хотел?
Дэйн на секунду замешкался – вдруг почувствовал некую вину за то, что Сиблинг хандрил. Не они ли с Бернардой за это ответственны?
Ненужные мысли пришлось спешно унять – конечно, Халк на подобный случай установил в сознании друга защитный купол, вот только не факт, что тот сработает до того, как представитель Комиссии выцепит то, что ему знать не положено.
– Я хотел спросить… – Эльконто прочистил горло.
– Ты хотел спросить, не устрою ли я подлянку на твой день рождения, неожиданно включив в расписание какой-нибудь длительный марафон на выносливость?
Снайпер поперхнулся. Закашлялся, попытался сделать вид, что спросить он собирался вовсе не это, и отчего-то смутился еще больше. От непривычной прямоты? От проскользнувших в голосе Джона эмоций – хриплых, ироничных и странно грустных?
– Нет… В общем, да.
Зачем врать, когда тебя раскусили?
– Нет, не собираюсь. На завтра для отряда планов нет.
Ему вроде бы все сказали, но Дэйн почему-то продолжал стоять в дверях, уверенный в том, что обойди он кресло по периметру, и увидит в серо-зеленых глазах тоскливое и полностью человеческое выражение.
Черт, им не следовало…
– Свободен.
– А?
– Я сказал – свободен.
Эльконто кивнул русо-пепельному затылку и поспешно закрыл дверь.
* * *
Фурианская «Ижма» росла на удивление быстро.
В первые сутки после посадки она вымахала ввысь почти на тридцать сантиметров, на вторые уже выглядела, как низкорослый можжевельник – пушистый и раздавшийся в стороны, – а на третьи (вот где феноменальная скорость!) превратилась в настоящие густые ростом по грудь взрослому человеку заросли, усыпанные первыми ярко-желтыми ягодами.
Вот это да!
