Шурик снял респиратор, прокричал:
– Пди-ду!
И один из тех людей встрепенулся лицом, подошел вплотную к Шурику:
– Повтори.
– Заявдение надо…
– О-о-о! – протянул тот человек, несомненно важный человек в черном галстуке. – Подойдите, Анна Семеновна. Чувствуете?
– Ты с ума сошел? – закричала председательша на Шурика.
– Нет, все в порядке. – Человек улыбнулся, радуясь, наверное, тому, что даже среди адских котлов сумеет различить запахи. – Сейчас его в медпункт на освидетельствование. Протокол, все как положено, ну вы знаете…
Они тут же ушли, и женщина в вишневом костюме обернулась на ходу, посмотрела на него трагически, и по губам угадал Шурик, что она сказала: «Дурак».
Шурика уволили.
Поначалу он пытался обмануть дядьку, говорил, что попал под сокращение, но ложь эта была бессмысленной: Константин Сергеевич все узнал, сначала по его лицу, красному, обвисшему от печали. А на другой день рассказали на заводе. Утром перед работой он сам собрал племянниковы вещи и ровно сказал, вручая ему большую сумку:
– Пошел вон.
Константин Сергеевич знал, что дорога у племянника одна – к бабушке.
Был он прав, как обычно. Шурик сел на маршрутку и поехал в Щербинки, откуда с конечной остановки ходил в деревню автобус.
Дина
Ждать ему оставалось часа полтора. Он купил мороженое, сел на скамейку, смотрел на бессмысленно шатающиеся троллейбусы, людей. Он ничего не чувствовал, кроме неприятной тяжести в середине груди, и наверняка уехал бы и часа через полтора оказался у бабушки, но он увидел их.
Они стояли вдвоем у билетной будки, выделяясь из бессмысленного потока порхающими руками. Наверное, они спорили о чем-то – Шурик не мог издалека разобрать, о чем, но что-то распахнулось внутри, он забыл завод и дядьку, он поднялся и пошел к ним, через дорогу, на красный свет, отмахиваясь от сигналящих машин, как от мух.
Он подошел и сказал – сказал легко, как уже долго не говорил, живя среди других, здоровых:
– Здравствуйте, ребята, меня зовут Шурик.
– Ты тоже здравствуй. Меня зовут Миша. А это – Сережа. Ты из какого интерната?
– Из тринадцатого.
– Мы тоже из тринадцатого. Только тебя не знаем.
– Я в восемьдесят пятом вышел.
– Да ты старый дядька! – Они засмеялись. – Куда собрался?
– В деревню. Меня, ребята, с работы выгнали.
– Они такие…
– Нет, меня за пиво.
– О-о-о!
– Да, за пиво. Один старый говорит, пойдем шашлыком угощу. Бутылку мне купил. Я не пью на работе, с этим у нас строго, а он – что, боишься? Я сказал, что не боюсь, и выпил. А потом начальники пришли, нюхать начали.
– Он тебя и подставил, этот козел.
– Наверное, да, подставил.
– Специально напоил, а потом настучал.
– Так и есть.
– Пойдем, морду ему набьем?
Они засмеялись, Шурик вместе с ними – и вдруг недавние события прояснились, как на фотографии.
Его, которого никто никогда не выгонял, и выпивавшего только случайно, не чаще раза в год, вдруг трижды прогнали – из семьи, с работы, из дядиного дома – по одной и той же причине, нелепой и ничтожной. И он бессловесно чувствовал в этом игру какой-то внешней, непонятной ему силы, ответить которой можно, только сделав то же самое, но по собственной воле.
– У меня деньги есть, – сказал Шурик. – Пойдемте сейчас по-настоящему пива попьем? Вы вообще чем занимаетесь?
– Так, вольные люди, – ответил Миша. – Пойдем по пиву. Только не в стекляшку, я ее не люблю. И меня там не любят.
Теперь засмеялся один Сережа. А Миша продолжил:
– У нас только с деньгами плохо, но если угощаешь…
– Конечно, угощаю. Меня ведь угостили.
Шутка хорошо пошла. Миша положил Шурику руку на плечо:
– Тогда тут домик один есть, хороший. Там наши. Пошли, закупимся.
Оба они были узколицые, легкие, так что со спины или издалека их можно было принять за единоутробных братьев. Но Миша, конопатый, смотревший насмешливо, всегда шел на шаг впереди Сережи и начинал говорить первым. Собрат его имел ярко-голубые глаза, беззаботный вид и подпрыгивающую походку. Они шли к магазину так быстро, что Шурик едва поспевал за ними.
* * *
Домик оказался двумя соединенными гаражами на самом краю города.
В середине стояла синяя восьмерка, в дальнем углу – старый, наполовину разобранный «жигуленок». Из обстановки – стол, несколько табуретов и диван, похожий на большой старый муравейник.
Поставив на пол тяжелую сумку с бутылками, Шурик ткнул пальцем в машину и спросил Мишу:
– Твоя?
– Моя, – ответил Миша. – А вообще-то наша. Сейчас ребята придут, поедем кататься. Ты петь любишь?
– Того? – Шурик покрутил пальцем у виска. Он уже освоился.
– А я люблю. И Сережа тоже. Мы всегда с музыкой ездим. Только за рулем петь неудобно – руки заняты. Доставай!
Выпили они по две или три бутылки на брата, когда открылась дверь и пришли еще трое – два парня и девушка в коротенькой юбке.
– Это Шурик, тоже из тринадцатого. Он пива нам купил, – сказал, поставив бутылку на пол, повеселевший Сережа.
Парни молча поздоровались с Шуриком за руку, потом назвали себя, но имена их он тут же забыл. Видно, что были они здесь свои люди – вынесли из-за «жигуленка» две огромные пластиковые канистры, уселись на них, достали из сумки две бутылки водки, пакет с пирожками, связку воблы. Девушка села на краешек дивана, так, что Шурик не видел ее, только почувствовал, как занемела вдруг правая сторона спины. Наверное, он так и не повернулся бы к ней, но Миша, сидевший напротив, закричал:
– Что на меня смотришь? На нее смотри! Это Дина, тоже наша.
Он обернулся, протянул руку, по которой, как рыбешка, скользнула маленькая холодная ладонь, вздрогнул и подумал, что сейчас хорошо бы напиться, как это делают взрослые настоящие люди. Наверное, тогда исчезнет непонятное онемение в спине и он сможет рассмотреть эту девушку. Осмелев, он спросил Мишу:
– Ты говорил, кататься поедем.
– Сейчас. Только еще по одной выпьем! – бодро ответил Миша.
– Не надо, – сказал один из парней, – менты возле «Малиновой гряды» стоят, мы видели.
На удивление легко Миша отказался от своей затеи:
– Тогда будем здесь кататься. Серега, заводи.
