Он перебирал в уме эти слова, простые, как гвозди, и понимал, что они тоже – правда, такая же, как и его собственная. Можно, конечно, спросить: отчего же вы с бабушкой так хорошо, а со мной – нет. Но они ответят: так ведь и бабушка хорошая, заслужила. К тому же она – наша мать. А мы – порядочные люди.
Так он и жил, между двумя этими правдами, не зная, какая из них сильнее.
Однажды, добыв немного денег, поехал в деревню – совсем трезвый, чистый, если не считать ног.
Шел он по улице и увидел издали: на скамейке у дома, глядящего веселыми голубыми глазами, сидели дядя, его жена в платочке и сосед Котов. Они о чем-то беседовали, но больше молчали, жмурясь от закатного солнца.
И всей кожей Шурик почувствовал, как исходит от них блаженный покой праведно уставших людей, законно и уместно проживающих на свете, и этот покой стоит для них его всего.
Ноги – зудящие, мокрые, с ломотой, ныряющей по костям, звенящей в распухших пальцах, – сами понесли его к дому Анны.
Страх перед стеной и желание перебраться через нее сменяли друг друга. Страх приходил в то утро, когда Анна ждала его у паспортного стола.
Потом он сам пошел к Анне и ругань ее слушал со смирением и надеждой.
А потом он устал, и замолкло все, и только окала бабушкиным голосом песенка: «Ай, ду-ду-ду-ду-ду-ду, потерял слёпой дуду, потерял слёпой…»
Ничего бабушка не написала ему больше, так и не рассказала, какая у нее была жизнь. Но он уже и не искал продолжения письма – песенка звала его куда-то, шел он на этот неисчезающий звук.
Через месяц, после того как стал он человеком с документами, упало на его сберкнижку тысяч семьдесят или больше, его пенсия за неполный год. Анна и здесь позаботилась, попросила одноклассника своего Анатолия Котова сходить вместе с Шуриком в сберкассу – беспокоилась, как бы чего не случилось.
– Ты бы хоть дочке деньжонок-то дал, – наставительно напомнил Котов, когда Шурик положил в один внутренний карман сберкнижку, в другой – красную пятитысячную.
– Дочке – дам.
Котов потом вспоминал, что сказано это было с непривычной ясностью.
* * *
К зиме обложили Константина Сергеевича беды.
Врачи по секрету сказали, что жена его совсем плоха, осталось только надеяться, что протянет она два-три месяца.
Дочка собралась замуж и требовала свадьбу «как у людей».
Раздел дома шел тяжко. Получалось, что не обманывала его юристка с нарисованным лицом, рассказывая о замечательных людях, с которыми сводила ее судьба. Адвокат выскребал из дела последнее, за что можно зацепиться, и, конечно, деньги из карманов Константина Сергеевича – был он в долгах, к чему не привык.
Но самое дикое известие пришло после новогодних праздников – долгих и печальных. Шепнули ему, что Шурка вроде как собирается расписаться с той бабой.
Он поначалу не верил, но дурными догадками измучил себя вконец и в феврале поехал в соседнюю деревню, отыскал брата, спросил – правда ли? И брат ответил – правда.
– Шурк, ты соображашь, что делашь? Ладно ты со мной цапаешься… Дом ведь чужому человеку достанется, курве этой!
Брат смотрел на него выцветшими, по-детски наглыми глазами, и, когда говорил, кадык двигался в его худой шее винтовочным затвором.
– Ты это… поосторожнее, – ровно сказал Шурка, – курвами были те, вот оне были… А я, может, только теперь понял настоящую жизнь. Хочу хорошо встретить старость. Имею право.
Презрение и бессилие охватило Константина.
– Да встречай ты чево хошь, но дом-то! Она суд выиграет, на себя все перепишет, а тебя вышвырнет.
Шурка смотрел на брата не отрываясь и сказал все так же ровно:
– Меня не вышвырнешь. Не за что, – и добавил, чуть улыбнувшись: – Я ж не пью.
Было в его словах столько глухой убежденности, что Коська плюнул, обозвал брата матерно, сел в машину и уехал.
* * *
Домой он вернулся будто больной. Не здороваясь, не заходя к жене, молча переоделся в халат с драконами и заперся в своей комнате.
Константин привык всегда думать только о деле, не отвлекаясь на необъяснимое и, следовательно, ненужное. И сейчас он не искал корень зла, потому что ясно видел его. Это была подпись – его ошибка, чудовищная по своей нелепости. Ошибка, которую мог совершить только глупец или, наоборот, самый опытный, разумный человек – как шофер, благополучно отъездивший всю жизнь по самым страшным дорогам, за год до пенсии попадает в какие-то по-девчачьи смешные аварии. У него в автоколонне был такой…
После той подписи все пошло наперекос, и, не будь ее, освободились бы силы и деньги, и он не разрывался бы между спасением отеческого дома и жены. А ведь ее можно было спасти, можно, на каждую хорошую клинику есть еще лучшая. Заграница, наконец, там ведь мертвых оживляют.
Хотя как тут поможешь, когда почек, считай, нет, на искусственной живет…
Он начал думать, как будет хоронить Люсю, как будет жить без нее, как объяснит дочери, что свадьбу придется отложить, и, может, надолго, хватит ли места в оградке, сколько уйдет на памятник и прочее, где занять денег… Жена болела долго, и он не стыдился таких мыслей. Даже больше – такие мысли приводили его душу в порядок, и сейчас они помогали, он успокаивался.
Но вдруг рухнуло откуда-то сверху… Шурка! Такой ли Шурка дурак, как он считал всегда? Он вспомнил ту встречу, его клоунскую солидность, кадык, немигающие выцветшие глаза – и вдруг будто ударило его: это ж я дурак, а не брат. Не его охомутала эта баба, а он ее – крышу ей крыл, лекции читал о международном положении… Ведь мстит Шурка, мстит… Мать его не любила, все шпыняла, вот он и отомстил за все. Так этого хотел, что даже пить бросил.
«Да что ж так поздно до меня доходит», – простонал он. И впервые почувствовал он себя беспомощным, почувствовал, как бежит по костям дурная истома, от которой взмокло тело под мягким халатом…
Но то бежала не истома, то бежала по проводам весть, которая довершит его несчастья.
Весть неслась по бесконечным проводам, проникла в его мраморный телефон с позолоченной трубкой и забилась звоном.
– Шпигулин…
Неуверенный молодой женский голос в трубке замолк, слышалось только, как шелестит бумага.
– Ну я Шпигулин, говорите, чего хотели.
Шелест прекратился.
– Александр Александрович Шпигулин у вас проживает?
– Не проживает он здесь.
– Он по вашему адресу зарегистрирован.
– Зарегистрирован, но не живет. – Константин повысил голос. – Это кто вообще звонит?
– Центральное РУВД. По нашей базе Александр Александрович зарегистрирован по этому адресу. Родственник ваш?
– Допустим.
