– Ничего не говорила.
– С огнём не играй. Зухуршо за яйца повесит.
– Ничего не говорила, – повторяю. – Про своего брата спрашивала.
– А ты?
– Сказал, не знаю.
У Ахмада язык – что помело. Если что заподозрит, по всему свету разнесёт. Что было, чего не было – придумает.
Сидим. Солнце за гору уходит. Тень хребта Хазрати-Хасан двор накрывает. Скоро темно станет. Думаю: «Дай Бог, чтобы Зарина передумала. Всю ночь до утра сторожить буду, если что-нибудь сделать соберётся, помешаю, кувшин отберу».
Слышу, внизу дверь стукнула. Зарина?! Нет, другая женщина по двору идёт. В кухню под навесом входит, в очаге огонь разводит. Воду в два кумгана наливает, кумганы на очаг ставит. Постояла рядом, назад к дому идёт. Должно быть, ждать надоело, пока вода для чая вскипит.
Ахмад тоже на женщину смотрит.
– Я баб не уважаю, – говорит. – У женщин столько хитростей, сколько проса в мешке. Ты ещё молодой, не знаешь, я тебе расскажу, – насвай достаёт, под язык кидает. – Короче, сказка есть. Было, не было, один царь жил, у него царица была. Очень её любил. Дни и ночи с ней на постели лежал, сосок её груди во рту держал. Если царица за нуждой вставала, морковку брала, в рот ему клала, тогда уходила…
Что в сказке случилось, не слушаю. Думаю, если б Зарина моей царицей была… Но нас разлучили, Зарина не супружескую постель, огонь выбрала… Отчаяние меня на части рвёт. Сидеть невмоготу. На ноги вскакиваю. Ждать, страшиться – терпения нет.
– Уходишь? – Ахмад спрашивает. – Э, дослушай!
Пересиливаю себя, сажусь.
– Ноги затекли, – объясняю.
Ахмад сказку продолжает, я с тёмного пустого двора глаз не свожу.
Слышу, внизу дверь открывается. Кто выходит, сверху не видно. Та, что вышла, в полутьме двор пересекает. Женщина. Различить трудно, но сердце колотится, подсказывает: Зарина! Афтобы в руке нет. «Наверное, кипяток в дом принести послали», – надеюсь.
Зарина к кухне идёт, под навес входит. Навес её наполовину от взгляда перекрывает: голова и плечи не видны, подол платья вижу. В полусвете красное платье чёрным представляется. Зарина у очага останавливается, стоит. Свет от очага края платья красным отсветом обрисовывает.
Зарина в правый угол кухни идёт, рядом с большим глиняным ларём присаживается. Теперь почти всю вижу, навес голову закрывает. Зарина из-за ларя что-то достаёт, а что достала, разглядеть не могу – вдали от очага совсем темно. Выпрямилась – опять подол от пояса до изоров, едва из-под длинного платья выглядывающих, и туфель вижу. К очагу возвращается. Перед огнём стоит.
«Не стоит ей на пламя долго смотреть, – думаю. – Плохие мысли решимость укрепят, над разумом верх возьмут…» Хочу окликнуть, не решаюсь. Ахмад услышит, дурную славу распустит: «Жена Зухуршо с деревенщиной спозналась».
Зарина к очагу нагибается. Теперь руки её вижу, огнём освещённые. Из кучи хвороста, что подле очага лежит, ветку вытаскивает, конец ветки к огню подносит.
Я смотрю, поверить не могу.
Зарина горящую ветку из очага вынимает. Вскакиваю, к краю крыши бегу.
– Эй, Тыква! Куда?! – Ахмад кричит.
На землю прыгаю. Смотрю, вижу: Зарина перед очагом стоит, красное платье красным огнём пылает. К ней бегу. Слышу: Зарина кричит. Страшно кричит – сердце мне как ножом режет. Платье пылает.
Что делать?! Весь двор, пламенем освещённый, разом вижу. Справа, на стене конюшни попона висит. Туда бросаюсь, тяжёлую попону обеими руками хватаю, с жерди, на которой висит, срываю, к Зарине бегу, на ходу попону распяливаю. Попону на Зарину набрасываю. Зарина кричит, бьётся. Обеими руками Зарину обхватываю, попону к ней прижимаю. Подол платья горит, пылает. Зарину крепче обхватываю, от земли приподнимаю, на пол кладу. Куртку, пуговицы обрывая, рывком распахиваю, сбрасываю, Зарине ноги укутываю.
Рядом Ахмад:
– Что такое?! Что случилось?! – кричит.
– Куртку снимай! – кричу. – Воду неси!
Слышу: где-то женщины кричат.
– Ой, вайдод! – кричат.
31. Даврон
Двенадцать часов двадцать четыре минуты. Верхнее селение. На въезде, справа от дороги – одноэтажная халупа с высоким крыльцом и вывеской «Магоза». Магазин. Дверь заперта на огромный замок. Естественно: жизнь остановилась. Местные попрятались по домам.
– Куда? – спрашивает Алик.
От центральной дороги расходятся две улицы – влево и вправо. Приказываю:
– Тормози.
Позади останавливается «газон» с бойцами. Комсомол выпрыгивает из кабины, подходит. Даю указание:
– Пошли бойца в ближний дом. Пусть расспросит местных об обстановке.
Боец возвращается через семь минут.
– Обошёл всю усадьбу. Пусто. Одна кошка шастает…
Двенадцать пятьдесят. Возвращаются четыре бойца, посланные на разведку. Безлюдны и прочие дома, расположенные рядом с магазином. Люди не попрятались, а покинули селение. Ушли в горы. Вопрос в том, гонятся ли урки за ними или засели где-то в кишлаке? Моя задача при любом варианте – вернуть население в кишлак и взять контроль над урками.
– Езжай прямо, – командую Алику.
«Уазик» карабкается вверх по извилистой улице. «Газон» идёт следом. В поле обзора – по-прежнему ни души. Алик хихикает:
– Когда в кишлаке не осталось людей, козел сам себя назвал Абдукаримом.
Как всегда, не к месту. Порой очень раздражает.
– Что за чушь мелешь? – спрашиваю сердито.
Алик объясняет:
– Народная поговорка, – и кивает влево.
В распахнутых воротах пустого двора стоит козел и строго смотрит на проезжающие автомобили.
– Эй, Абдукарим! – внезапно вопит Алик. – Ас-салому алейкум, уважаемый! Как дела?
– Отставить! – рявкаю.
В глубине двора, перед домом лежит на земле тело.
– Тормози!
Вхожу в ворота. Осматриваю труп. Древняя старуха с перерезанным горлом.
– Пулю пожалели, – говорит подошедший Комсомол.
Понятно. В кишлаке остались те, у кого не было сил на переход по горным тропам. Местные были уверены: никто не осмелится обидеть стариков. Но урки обошли покинутые дома и прикончили старых и больных.
Инструктирую Комсомола:
– Боевая задача – полное уничтожение бандитов. Передай ребятам.
Тринадцать ноль восемь. Возвращается один из разведчиков. Урки сидят в мехмонхоне дома, стоящего на правой улице, на берегу реки. Есть шанс, что они не знают о нашем присутствии – дом находится метрах в ста пятидесяти от места, где мы остановились, шум воды заглушает звук двигателей. Однако это лишь предположение. Напарник остался следить за обстановкой.
