– Не знаю…
Подумав:
– Боюсь.
Мгновенно принимаю решение. Порядок превыше всего. Это бесспорно. Однако доблесть и честь по рангу стоят выше порядка. Говорю:
– Слушай внимательно, Гуломов. Что ты убил Зухура, меня не колышет. Мне без разницы, почему, за что и прочее. Но дисциплина есть дисциплина, и в данный момент отпустить тебя невозможно.
– Я не прошу…
– Да погоди ты! Сумеешь сбежать, я на поимку посылать не стану. Понял?
– Нет, не понял.
– Неважно. Подумай по дороге.
Спасти или дать шанс – вещи разные. В последнем случае вероятность реального контакта очень невелика. В самом худшем варианте – это отсрочка смерти. На неопределённое число лет. Награда за доблесть и честь.
– Иди в вертушку.
Подвожу бойца к машине, зависшей над террасой. Гафур открывает дверь. Кричу:
– Залезай!
Гуломов сует голову в дверной проем, хватается за кромку, подтягивается и ловко забирается вовнутрь. В вертолёте поднимает голову, стоит, не зная, куда приткнуться. Вскарабкиваюсь, указываю на место слева от Гафура:
– Садись!
Боец садится. Голову держит на весу. На верёвке. Кричу:
– Чего ты в неё вцепился?! Бросай!
Бросает. Вертушка поднимается, кренится при развороте. Голова перекатывается по полу. Надеваю ларинг, говорю:
– Тарас, ей богу, последняя просьба… Ещё разок – на пастбище. Подсядь, на пару минут.
Молча кивает. Ястребов оборачивается, корчит ироническую рожу.
Шестнадцать тридцать семь. Борт приземляется на пастбище. Духи валяются на ковре. Вывожу Гуломова, веду к ним. Подхожу, командую:
– Встать.
Поднимаются с демонстративной неторопливостью. Гург остаётся лежать.
– Ты тоже!
Нагло таращится. Взглядом ломаю его взгляд. Сдаётся. Встаёт, бурчит на публику:
– Из уважения, командир. Ты такого бандюгана заловил.
Объявляю:
– Этот боец, Гуломов, за проступок будет расстрелян перед строем. Отведёте его Ворух, в расположение отряда. Ты, Гург, – ответственный. Если хоть кто пальцем его тронет, волос у парня с головы упадёт, ответишь лично. Накажу по полной.
Поворачиваюсь, иду к вертушке. Гург кричит вслед:
– Эй, командир, а трупешник? Захвати с собой.
Отрезаю на ходу:
– Тащите сами. Вертушка – не говновоз.
Борт поднимается в воздух. Ястребов оборачивается, знаками показывает: надень ларинг. Спрашивает:
– Теперь куда? В Лондон, Париж? Где ещё будешь наводить порядок?
Отвечаю:
– На сегодня все. В Ворух.
А сам ухожу мыслями в Калай-Хумб. Планирую завтрашнюю командировку.
Исходные условия. Небольшой городок, зажатый между узким ущельем и рекой. На другом берегу – Афганистан. Пограничный пост на въезде. Большинство местных знают друг друга в лицо. Въеду в Калай-Хумб открыто и моментально отошлю водителя. Чтоб не пострадал заодно со мной.
Объект будет находиться в одном из трёх мест. Раз – дом родича или земляка, у которого он остановился. Пешком он не передвигается, в этом не сомневаюсь. Слишком важная шишка. Следовательно, автомобиль – это два. И штаб Народного фронта – три. Комендатуру погранотряда можно не считать. Ни в одном из этих мест не удастся ликвидировать объект, не подставившись. Пустить в ход снайперскую винтовку невозможно. Нет открытых пространств. Все тесно, все в куче, все на виду. Подорвать в автомобиле?
В любом случае, необходима подготовка. Минимум несколько дней. Ястребов поставил условие – срочно. Как можно скорее. Другое условие я поставил себе сам – не должен пострадать никто, кроме объекта. Это условие оставляет одну возможность: подойти к объекту и выстрелить в упор. Просто, надёжно и эффективно.
Неожиданно осознаю, что два часа назад, торгуясь с Ястребовым, ставил на кон не жизнь Горбатого, а свою собственную. Это честный обмен. Моя жизнь за жизнь Алёша.
Семнадцать ноль пять. Борт приземляется на площади в Ворухе. Жму руку Тарасу. Думаю: «Пообещал парню проставиться, а смогу ли?» Послужит ли смерть оправданием за то, что не выполнил обещанного? Покидаю вертушку, Ястребов выходит следом. Перекрикивая гул винта:
– Завтра убываю из Калай-Хумба. Сразу же приступай. Не тяни. Алёш может в любой момент сорваться с места.
Молча киваю. Он протягивает руку:
– Удачи.
Кричу в ответ:
– Если что, выставь ребятам водяру за меня.
Он кивает и лезет в кабину.
Отхожу в сторону и наблюдаю, как вертушка взлетает, переваливает через хребет Хазрати-Хасан и исчезает. Весёлый, лихой он парень, Ястребов. Но чужой. По сути, враг. Впрочем, если разобраться, мне все чужие. А я перед ними – перед Ястребовым и летуном – ещё и в долгу оказался. Медленно иду через площадь к дому муллы. Позади кто-то кричит:
– Даврон!
Оборачиваюсь. Гадо. Бежит вниз по дороге от дома Зухуршо к площади.
– Даврон, подожди!
Я, естественно, иду, как шёл. Догоняет, пристраивается рядом.
– Ты один прилетел… Зухуршо когда вернётся?
– Никогда.
Молчит. Начинает раздумчиво:
– Ты правильно поступил, Даврон. Наверное, думаешь, гневаюсь, обижаюсь… Нет, брат. Ты знаешь, как я тебя уважаю. Раз ты решил, значит…
Прерываю признания в братской дружбе:
– Ошибаешься. Я ни при чем. Деревенский мальчишка камнем его пришиб.
Обдумывает, меняет курс. Задумчиво:
– Народ его не любил. За что было уважать? Хотя и моей матушки сын, но отец-то – низкого происхождения. Как говорят, у кривого и тень кривая. Покойный Зухуршо – коммунистом был, райкомовцем, но высоко не поднялся. Простолюдином был, как простолюдин умер. Плохим человеком был.
Конкретно даёт понять, что сам он другой. Спорить не стану. Мужик, в целом, неплохой. Во всяком случае, упрекнуть его особо не в чем. Правда, рохля и старается постоянно быть в курсе происходящего. Следствие слабости, зависимости от тех, кто сильнее. Это он сейчас хает сводного братца, а прежде полностью ему подчинялся. Что теперь? Попытается встать на ноги?
Он поглядывает искоса.
– Скажи, Даврон, что делать собираешься?
Понятно. Беспокоится.
– Не волнуйся, – говорю, – на место Зухура не претендую. Завтра уеду. С концами. Останешься за хозяина.
Вздыхает:
– Знаю, ты в дорогу собрался, мне донесли. Я рассчитывал, скоро вернёшься, вместе работать начнём.
