Шепчет:
– …а ещё я тебя во сне видел… один сон яркий… помню, словно сейчас приснился… родители говорят: «Олежка, мы уходим, а ты смотри, останешься один, без нас в угол не становись»… Я во сне думаю: вот ещё! что я, дурак что ли, добровольно в углу стоять?.. Очень не любил, когда меня этим наказывали. А самого тянет в запретное место. Почему нельзя? Что там такое?.. Подошёл, встал… И вдруг вижу, что стены угла начинают расходиться… меня словно затягивает куда-то… грозит чем-то непоправимым, смертельным… и это вызывает у меня не просто страх, а ужас… трудно передать… какой-то запредельный, экзистенциальный ужас…
Кашель. И запинающееся продолжение:
– Ты ведь знаешь, сны монтируются, как кинофильмы… Только что ты участвовал в некоем событии… и вдруг – ты не замечаешь момента перехода – оказываешься в другом месте, где происходит какое-то другое действие, иногда совсем не связанное с предыдущим… В том сне следующий кадр – полная темнота. Почему-то знаю, что это пещера, хотя не вижу ни стен, ни свода… Мне очень страшно, потому что чувствую: отсюда нет выхода… ни мама, ни папа не придут на помощь. И вдруг из темноты выходит большой белый пёс, вроде волкодава… и что-то говорит… меня не удивляет, что пёс разговаривает, потому что я знаю: на самом деле это не собака, а ты… то есть не совсем, конечно, ты… а тот мальчик, каким я тебя воображал… мой несостоявшийся брат… страх проходит, мне становится очень спокойно… Когда я проснулся, не мог вспомнить, что ты мне сказал… Что-то очень важное…
Олег опять задыхается от кашля, а мне приходит в голову, что его бред имеет свою логику и последовательность. Надо думать, он пытается мне что-то сообщить. Но я не психиатр, а завтра – трудный день… Привычно заставляю себя уснуть. Необходимо как следует отдохнуть перед командировкой в Калай-Хумб.
Замок звякает. Семь часов четырнадцать минут. Олег спит. На потолке погреба высвечивается квадрат лаза. За перекладинами решётки возникает фигура. Откидывает решётку. Нагибается, чтобы видеть меня. Лихо козыряет в положении чуть ли не раком и без головного убора. Теша. Радостно объявляет:
– Здравия желаю, товарищ командир, я вам шара-бара принёс.
Осторожно приподнимаю голову Олега, отодвигаюсь в сторону. Укладываю его поудобнее, стараясь не разбудить. Встаю. Сдерживаю себя, чтобы не сделать мальчишке внушение за приветствие не по уставу.
– Вольно.
– Товарищ командир, разрешите шара-бара опустить.
– Отставить! Неси лестницу.
Боец испуганно:
– Зачем лестницу? Нельзя лестницу.
– Раз приказываю, значит, можно.
– Увидят, накажут.
Реакция – на сто процентов именно такая, как я предполагал.
– Ладно, шуруй в казарму, сообщи Комсомолу, где я нахожусь.
Бравая, но согнутая строевая стойка рушится. Теша упирается руками в колени, сгибает колени и лепечет:
– Гадо приказал никому не говорить. Накажет…
– Не дури. Кто посмеет наказать, когда выйду. Не тяни время. Ноги в руки – и пошёл!
Козыряет:
– Итоат! Так точно, товарищ командир, – выпрямляется и пропадает из поля зрения.
Хлопает дверь, звякает замок.
Время: семь часов шестнадцать минут.
Секунд через пятнадцать новое звяканье и хлопок. В осветившемся лазе возникает полусогнутая фигура. Теша отдаёт честь.
– Товарищ командир, что сказать Комсомолу? Как вы в зиндоне оказались?
Ну не дурень ли?
– Ничего не объясняй. Скажи, чтоб поднял бойцов по тревоге и срочно сюда.
Козыряет:
– Итоат! Так точно, товарищ командир.
Пятится задом, хлопает дверью, звякает замком. Подсчитываю: сейчас – семь часов семнадцать минут. Пятнадцать минут у него уйдёт на дорогу. Если Комсомол в казарме, понадобится минут семь, нет, десять, чтобы собрать народ. Далее минут десять…
Наверху – новая серия звуков: замок-дверь. Теша нагибается к проёму лаза:
– Товарищ командир, когда Комсомол ребят по тревоге поднимет, ему их с собой взять или в казарме оставить?
Три вдоха, три выдоха. Спокойно:
– Сам сообразит. Просто передай ему два слова: «Даврон в зиндоне». Запомнишь?
– Это три слова.
Сдерживаюсь.
– Да, три. Не стой. Ходу!
– Можно я повторю, чтоб не забыть? – Произносит громко и отчётливо: – Даврон в зиндоне! Даврон в зиндоне! Даврон в зиндоне…
Пятится, продолжая повторять и исчезает.
Ситуация понятна. Паренёк откровенно изгаляется. Причина? Мысленно перебираю возможности. Прямых контактов с ним – раз, два и обчёлся. Притеснять я его особо не притеснял. Раз как-то влепил ему восемь нарядов на кухню. Но это вряд ли повод. Патологически злопамятен? Однако важна не столько причина, сколько следствие. А следствие таково: парень не намерен выполнять приказ. Сообщит ли в казарму, где я нахожусь? Вероятность – процентов восемьдесят. Либо Гадо уверил его, что я из погреба не выберусь. Либо мальчишка просто увлёкся. Есть у местных манера насмехаться втихаря. Прикидываться почтительным, сочувствующим и незаметно перемигиваться со зрителями. Обычно такие представления устраивают на людях. И тут мне в голову приходит ещё одна мысль. Пять дней назад я поручил ему отнести записку…
На этот раз Теша отсутствует секунд тридцать. Нагибается к лазу:
– Товарищ командир, разрешите обратиться. Я правильно запомнил: «Даврон в зиндоне»?
Приказываю:
– Отставить!.. – Спокойно спрашиваю: – Давно на меня зуб точишь?
Теша внезапно кричит:
– Эй, Олег! Ты знаешь, ты скажи. Про то, как я товарища командира уважаю…
Зовёт в зрители. В соучастники. Олег не откликается. И правильно делает.
– Не ори, человек болеет, – говорю пацану. – Ночь промаялся, уснул наконец, дай поспать. Лучше скажи, ты записку отнёс?
– Какую записку?
– Не тяни. Тебе же самому до смерти охота высказаться…
Топчется в нерешительности.
– Давай, – подбадриваю, – рожай…
Он выпрямляется, насколько может в согбенном положении, и издевательски отдаёт честь.
– Так точно, товарищ командир. Никак нет.
– Доставил или нет?
– Так точно. Доставил. Но не вручил.
– Съел, что ли?
Тиша присаживается на корточки.
– Потерял.
– Ты при мне карман застегнул.
– Драка была. Талхакские ребята меня встретили. Мы всегда с ними дерёмся. Я всех побил, но они записку отобрали.
– Деревенские пацаны? Напали на бойца с автоматом?
